История всемирной литературы Т.6

Такова картина мира, созданная испанскими романтиками. В своих основных чертах она была общей для всех значительных писателей 30—40-х годов. Но испанский романтизм не монолитен, в нем ощущаются серьезные идеологические членения. По ряду кардинальных вопросов Ларра и Эспронседа занимали значительно более левую, последовательно революционную позицию, нежели Артсенбуч и Гарсия Гутьеррес. В отличие от других романтиков Ларра и Эспронседа видели дряблость и бессилие буржуазного либерализма, разоблачали его в публицистике. Их духовная драма состояла в ужасающем чувстве одиночества и обреченности. «Нам выпала печальная судьба отряда, брошенного генералом на произвол вражеских пушек, чтобы гибелью немногих спасти всю армию», — писал Эспронседа. «Немногочисленный класс, жертва или детище эмиграции, который чувствует себя в Испании одиноким и который на каждом шагу ощущает себя на сто локтей впереди остальных» — так характеризовал Ларра своих сподвижников.

Кульминационным в поэме Эспронседы «Мир-дьявол», бесспорно, является эпизод народных беспорядков в Мадриде. С упоением рисует поэт буйную мадридскую толпу, ее могучий натиск, напоминающий о народных восстаниях 2 мая 1808 г. и 7 марта 1820 г. Но жертвой этого натиска оказывается герой поэмы — юноша Адам, готовый отдать людям «сердца всю любовь». Есть в этой сцене воспоминание о том, как в 1814 г. и в 1823 г. народ, подстрекаемый монахами и реакционерами, кричал: «Да здравствуют цепи!» И в поэме Эспронседы, и в очерках Ларры народ не раз именуется вулканом, а его волнение — слепым и неуправляемым извержением лавы. Ларра и Эспронседа мучительно задумывались над первопричиной поражений и вырождения трех революций. Народ был главной проблемой революции: неподвижность и косность «человека-тверди» (выражение Ларры) повергали в отчаяние, слепо вырывающаяся лава вызывала ужас. У романтиков из стана умеренных нет такого трагически-двойственного отношения к народу. В «Доне Альваро» и «Сеньоре Бембибре» народ всегда поддерживает героя, народ — как дядя Пако у Сааведры или Косме Андраде у Хиля-и-Карраско — справедлив и бескорыстен. Все романтики вдохновлялись героическим порывом испанского народа, поднявшегося в 1808 г. против войска Мюрата, но художники, стремившиеся к революционному разрешению острейших противоречий социальной жизни Испании, не скрывали своей глубокой неудовлетворенности дальнейшим ходом событий в стране — отсюда и доходящее до самых высоких нот трагизма представление о мире-дьяволе (Эспронседа), мире-кладбище (Ларра).

СААВЕДРА. ЭСПРОНСЕДА

Подобно многим испанским романтикам, Анхель Сааведра, герцог Ривас (1791—1865) был активным участником всех общественных событий того времени: юный воин, тяжело раненный в битве под Байленом, либерал-заговорщик,

эмигрант, потом парламентарий, в 40-е годы «поправевший» вместе с испанским либерализмом. Параллельно общественной деятельности шла его литературная работа. Он начал с лирических и героических стихов в классицистическом вкусе, но очень рано в его поэзии проступили черты новой эстетики. Поэма «Перекресток чести» (1812) еще написана размеренным стихом («королевской октавой»), но выбором сюжета, заимствованного из средневековой хроники, характером героя, бросающего дерзкий вызов сразу всему рыцарству, обстановкой действия уже предвещает романтическую поэзию. Точно так же его ранние драмы («Альятар», 1816; «Лануса», 1822; «Ариас Гонсало», 1826—1827) говорят о настойчивом стремлении перейти от классицистической трагедии к романтической драме. С 1823 по 1834 г. он жил в эмиграции в Англии, Франции и на Мальте, где сблизился со многими писателями-романтиками, хорошо узнал новейшие течения европейской романтической литературы. Еще в эмиграции он написал многие из стихов и первый вариант драмы «Дон Альваро, или Сила рока», свидетельствующие о решительном переходе на позиции романтизма. Есть предположение, что с первым вариантом драмы познакомился тогда же Мериме, это объясняет определенное сходство сюжетных ситуаций «Дона Альваро» и новеллы Мериме «Души чистилища».

Одно из лучших стихотворений Сааведры — «Мальтийский маяк» (1828) — открывается великолепной картиной бури на море, заставляющей вспомнить «Плот «Медузы»» Жерико. Гибель ждала бы безрассудных гребцов, рискнувших помериться силами с разбушевавшейся стихией, если бы не мальтийский маяк, «царь хаоса», чья огненная корона указывает моряку верный путь: «Вот так же пылает факел разума в яростном вихре страстей».

Столкновение ярко романтической образности и классицистической формулы кажется неожиданным и заставляет многих исследователей относить произведения Сааведры этого периода к литературе переходной (вместе с драмами Мартинеса де ла Росы). Однако и «Мальтийский маяк», и другие произведения конца 20-х — начала 30-х годов знаменуют полную победу романтизма, хотя, как и испанский романтизм в целом, Сааведра не порывает полностью с классицистической традицией. Мысль, что порывы страстей прекрасны до величественности, но гибельны и что только разум спасает человека, звучит и в других произведениях Сааведры, в том числе и в его лучшей драме «Дон Альваро, или Сила рока».

Вернувшись на родину, Сааведра выпускает двухтомник, в котором центральное место занимает поэма «Мавр-подкидыш, или Кордова и Бургос в X веке», немедленно признанная программным произведением национальной романтической школы. Сюжет заимствован из средневекового предания: герой поэмы Мударра, сын испанского воина и мусульманки, воспитанный при дворе халифа в Кордове, но возвращающийся в христианский Бургос, чтобы отомстить за отца и погубленных злодеем братьев, являет собой первый, еще эскизно намеченный и не вполне выдержанный романтический характер, о котором шла речь выше.

С поразительной энергией и последовательностью этот характер воплощен в образе дона Альваро из одноименной драмы. Здесь наиболее детально разработан основной конфликт героя — столкновение с обществом. Сословные предрассудки, законы чести, требующие мщения, и пылкость самого героя, не сносящего угроз и оскорблений, влекут его от катастрофы к катастрофе. Раскрытие тайны рождения Альваро — он сын вице-короля Перу и инкской принцессы — подготовлено мотивом солнца, часто звучащим в монологах героя. Кажущийся привычной метафорой, этот образ неожиданно выявляет скрытый смысл: ведь инки поклонялись солнцу и считали своего короля сыном солнца. Воспользовавшись войной за испанское наследство (действие драмы происходит в середине XVIII в.), отец Альваро «бежал в горы к диким индейцам и богохульственно поднял знамя предательства и мятежа». Драма была написана менее чем через десять лет после окончания войны за независимость в американских колониях Испании. Герой драмы, родившийся «под знаменем мятежа», воплощал реальную стихию борьбы за свободу.

Акт королевского прощения в драме Гюго, решительно меняющий характер и социальное положение Эрнани при сходной фабульной ситуации, здесь оказывается иллюзорным. Индейская кровь инков обрекает Альваро на вечное отщепенство. Альваро терпит сокрушительное поражение от испанского общества, фанатично охраняющего привилегии крови, отметающего и сострадание, и доводы рассудка, когда колеблются вековые устои. Как и в других романтических произведениях, невыносимыми узами для героев оказываются церковные обеты, данные в минуту слабости и отчаяния. И Альваро, и его возлюбленная Леонор готовы их нарушить — стеснения свободы непосильны для их страстных натур. «Весь этот мир — какая тесная темница!» — восклицает дон Альваро, имея в виду не только социальную, но и метафизическую несвободу человека. «Да обрушится небо! Да сгинет род людской!

Истребление, разрушение...» — таковы последние слова отчаявшегося Альваро.

Каждый акт драмы делится на две части. В одной действует многоликий народный хор, в другой — центральные персонажи, ведущие интригу. Толпа: торговцы, цыганки, солдаты, нищие — комментирует события, ее поддержка — всегда на стороне Альваро. Герой как бы окружен народным хором, поднят им на авансцену. И если все связанные с церковью персонажи (каноник, брат Мелитон и отец Гуардиан) — на стороне «устоев» и самобытность личности Альваро их пугает, то продавец воды Пако утверждает гуманистический лозунг: «Каждый — сын своих дел».