Женская война

рь, и я напрасно опасаюсь. Да, хоть я имею в первый раз удовольствие видеть вас, однако же слухи о вашем благородстве и вашей чести дошли до меня.

Потом она оборотилась к женщинам и сказала:

— Подите и приведите сюда герцога Энгиенского.

Обе женщины отошли от кровати, подошли к дверям и обернулись еще раз, желая убедиться, что приказание точно дано. По знаку, данному принцессой, или, лучше сказать, по знаку той, которая занимала ее место, они вышли из комнаты.

Каноль следил за ними взглядом, пока они не затворили дверей, потом с восторгом радости взглянул он на ложную принцессу.

— Ну, барон де Каноль, — сказала она, садясь в постели и складывая руки на груди, — скажите мне, за что вы так преследуете меня?

При этих словах она посмотрела на молодого человека не гордым взглядом принцессы, который ей так не удался, а, напротив, так нежно и значительно, что барон вдруг вспомнил все очаровательные подробности первого их свидания, все похождения в дороге, все мелочи этой зарождающейся любви…

— Послушайте, — сказал он, подходя к постели, — я преследую именем короля принцессу Конде, а не вас, потому что вы не принцесса Конде.

Она вскрикнула, побледнела и приложила руку к сердцу.

— Так что же вы хотите сказать? За кого же вы меня считаете? — спросила она.

— Трудно отвечать на это. Я поклялся бы, что вы прелестнейший виконт, если бы вы не были очаровательнейшая виконтесса.

— Милостивый государь, — сказала ложная принцесса с достоинством, надеясь озадачить Каноля, — из всего, что вы мне говорите, я понимаю только одно: вы не уважаете меня! Вы оскорбляете меня!

— Может ли любовь оскорбить? Стать на колени неужели неуважение?

Каноль хотел стать на колени.

— Милостивый государь! — закричала виконтесса, останавливая Каноля, — принцесса Конде не может допустить…

— Принцесса Конде, — возразил Каноль, — скачет теперь на коне между шталмейстером Виаласом и советником Ленепо дороге в Бордо. Она уехала со своими дворянами, с защитниками, со всем своим домом, и ей нет никакого дела до того, что происходит теперь между бароном Канолем и виконтессою де Канб.

— Но что вы говорите, милостивый государь? Вы, верно, с ума сошли?

— Совсем нет, рассказываю только то, что видел, повторяю то, что слышал.

— Если вы видели и слышали то, что говорите, так ваши обязанности кончились.

— Вы так думаете, виконтесса? Стало быть, я должен воротиться в Париж и признаться королеве, что для угождения женщине, которую люблю (не сердитесь, виконтесса, я никого не называю по имени), я нарушил королевское повеление, позволил врагам королевы бежать, что я на все это смотрел сквозь пальцы, словом, изменил, да, просто изменил королю…

Виконтесса показалась растроганною и посмотрела на барона с состраданием почти нежным.

— У вас есть самое лучшее извинение: невозможность! — отвечала она. — Могли вы одни остановить многочисленную свиту принцессы? Неужели было приказано, чтобы вы одни сражались с пятьюдесятью дворянами?

— Я был здесь не один, —