Пассионарная Россия

В своей книге С. Любеш приводит множество примеров малообразованности государя, его плохого знания русского языка. Вряд ли это может служить характеристикой одного лишь Александра – многие российские императоры знали французский и немецкий (во всяком случае грамматику) не хуже, а порой и лучше русского, и анализ пометок в записной книжке царя нам не даст полной картины его интеллектуального уровня, точно так же как анализ «Дневников» Николая II может дезориентировать исследователя, если он начнет строить на его основе умозаключения о круге интересов императора. Не все было принято у самодержцев и членов их семей доверять бумаге. Существовали и сдерживающие каноны записей. Однако признаем, что, действительно, Александр III к наиболее просвещенным нашим государям не относился. Фигурой он был по-своему цельной и вряд ли заслужил ироничные замечания и сравнения ради красного словца, например, что был самой крупной после Петра I фигурой на русском престоле – в том смысле, что физически был крупным человеком. Или что из всех неограниченных русских самодержцев XIX в. он был самым ограниченным.

Попробую, уважаемый читатель, остановиться на некоторых достоинствах давно почившего императора. Каковы же они? «Он имел преимущество, часто присущее людям тупым и ограниченным: он не знал сомнений <…>. У него была воля, был характер, была полная определенность в мыслях, насколько они у него были, в чувствах и в поступках». Однако ж согласимся, что уверенность в своих решениях и действиях бывает продиктована не только тупостью, но и убедительными советами знающих дело консультантов, а этот государь как раз славился умением слушать и слушаться советов людей компетентных. Александр III был искренно уверен в целесообразности для России самодержавного правления, на том и стоял. Можно ли считать это его личным недостатком? Скорее объективной чертой характера, выражающейся в постоянной готовности отстаивать свои принципы.

Физическое здоровье, сила государя, ломавшего подковы, сгибавшего серебряный рубль… Пусть немного уж русской крови оставалось в Александре III (династия, как помнит читатель, постоянно «роднилась» с отпрысками аристократических домов Европы), но царем-то он был русским! Порадоваться бы его силе. Автор иронизирует: силен, как Тарас Скотинин…

Что же касается недостатков как продолжения достоинств, то, обвиняя императора в реакционной внутренней политике, автор признает: «У Александра III было немало достоинств, между прочим, и то, что он, не имея своего, не был ревнив к чужому уму». Заметив между строк, что сей факт уже свидетельствует об уме, посмотрим далее на логику предъявляемых обвинений: доверил ведение внутренней политики «одному из умнейших наших бюрократов» Победоносцеву. Следовательно, казалось бы, за негативные последствия «сохранительных» реформ должен нести ответственность не царь, а не оправдавший доверия «умнейший» Победоносцев? Ан нет, автор забывает свое логическое построение, и вновь основные претензии предъявляет государю.

«Вся политика Александра III, – пишет С. Любеш, – и внешняя, и в особенности внутренняя, в одном отношении очень выгодно отличается от политики других Александров, Первого и Второго. Она была чужда колебаний и противоречий, она не знала никаких зигзагов и поворотов, не было в этой политике ничего неопределенного, неожиданного. Она была, эта политика, вполне последовательна, выдержанна и цельна». Как будто бы достойная характеристика. И здесь же: «Решительно ничего творческого в этой политике не было. Это было переживание и пережевывание, с одной стороны, уже бесповоротно осужденной историей политики Николая I, с другой – дальнейшее развитие и продолжение того раскаяния в реформах, которое так сильно захватило душу «царя-освободителя». Кроме заслуживающего вашего внимания остроумного пассажа о «раскаивании в реформах» хотелось бы вновь задуматься вместе с читателем: после столь разных моделей внутренней политики, которые развивали упоминавшиеся предшественники Александра III на престоле, что оставалось государю, как не попытка поиска компромисса между ними? Ведь те две модели, каждая по-своему, оказались для России малоперспективными! Другое дело, что и Александру III не удалось найти «истинно русский путь» развития Отечества, и его реформы страдали непоследовательностью. Теперь же, когда мы знаем историю и предшествующих, и последующих этапов, невольно задаемся вопросом: а кому удалось больше? Стремясь укрепить самодержавие, Александр III, не веря в поддержку ни освободившегося крестьянства, ни зарождающейся буржуазии, пытается опереться на дворянство. Можно ли это объяснить лишь тем, что он не был способен «ни к какой творческой идее»?

В то же время новые реформы учитывают и новые реалии. В 1882 г. была понижена подушная подать, еще ранее, в 1880 г, – выкупные платежи. В 1885 г. подушные подати были вообще уничтожены! В 1882 г. учрежден Крестьянский поземельный банк. Стоит ли винить государя, что попытался остановить обезземеливание дворян? Думается, нет. И тут не только сословно-сохранительные причины. Никак нельзя согласиться с С. Любешем, что дворяне-помещики разучились хозяйничать на земле и не могли приспособиться к вольнонаемному труду и что, стало быть, не было нужды искусственно сдерживать объективный процесс их обезземеливания. Были на Руси традиционно умелые, даже талантливые хозяева. Дворяне, дворяне-помещики, знающие и любящие свой труд, в нем заинтересованные. Упрощенно представляет в своей книге С. Любеш и проблемы, связанные с развитием в России земства.

В то же время нельзя не признать правомерность возмущения автора по поводу издания при Александре III запретительных каталогов книг для публичных, а главное, для народных библиотек, усиления цензуры. Однако не будем забывать, что государь себя в сфере культуры специалистом не считал и доверял человеку компетентному, а именно К. П. Победоносцеву. От него исходила инициатива ограничения доступа к литературе, запрещение разносной книжной торговли офеней (несмотря на то, что они торговали только изданиями, прошедшими предварительную цензуру), проведения новых реформ народного образования.

Никак не способствовали развитию просвещения в России и упразднение университетской автономии по новому университетскому уставу 1884 г, и запрещение студенческих объединений, и сдерживание развития народных земских школ, и усиление надзора за университетскими и школьными преподавателями с точки зрения «благонадежности». Все так. Однако ж, когда заходит речь о явлениях для России положительных, имевших место в годы царствования Александра III, С. Любеш склонен объяснять их не умением государя принять правильное решение, а лишь единственным, по его мнению, неоспоримым достоинством царя: «Он не испытывал ни зависти, ни ревности к умным людям и не боялся их». Вот и выходит, когда доверялся действительно умным, незашоренным стереотипами людям, – внутреннюю его политику ждал успех; если же шел на поводу у политиков, не способных ради соответствия новым реалиям поступиться старыми принципами, как это имело место с незаурядным, но заземленным Победоносцевым, – политика государства становилась весьма уязвимой для критики.

Так было и с внешней политикой – явно не тех, например, консультантов слушал государь, когда речь шла о балканской стратегии. В результате достижения сиюминутных амбициозных целей «Россия без всякой войны потеряла не только все плоды победоносной войны, но потеряла даже больше, чем могла бы потерять после самой несчастной войны. <…> В области внешней политики Александр III уничтожил достижения предыдущего царствования на Балканах». С этим мнением С. Любеша можно согласиться. Возражения возникают, когда автор столь же категорично осуждает русско-французский союз и отрицает его пользу для России.

Труднее же всего разобраться в дальневосточной политике правительства Александра III. Проведение активной политики в этом регионе для России было безусловно необходимо. Однако верно и то, что именно в годы правления Александра III «намечались те первые шаги агрессивной дальневосточной политики, втянувшей нас впоследствии в гибельную войну с Японией».