Пассионарная Россия

Великие тоже любят себя обманывать. Ему кажется, что смени он тему, измени замысел, – и все пойдет, как в счастливые дни сотворения «Гибели Помпеи»…

Поманил крупный и прекрасный заказ – роспись круглого плафона Исаакиевского собора. На поясе главного купола и на плафоне надлежало изобразить фигуры двенадцати апостолов. Фантазия Великого Карла бьет через край. Он придумывает образ преподобного Исакия Далматского, которому посвящен собор, слить с образом Петра I, чей день рождения приходится на день поминовения святого; в свою очередь всем знакомые черты Петра I он придает иконографически малоизвестному Александру Невскому, ибо находит общие черты в характерах обоих. Государь Николай Павлович брюзгливо критикует эскизы Брюллова, но не спорит. Махнув рукой на несговорчивого Карла: «Пусть пишет, как пишется». Все бы хорошо, – ясен замысел, есть мастерство, есть желание. И гонорар хороший – 450 тыс. рублей. Не будет нужды писать заказные портреты надменных и глупых сановников.

Ан – не судьба… В храме прохладно, а под куполом и ветрено. Простыл. Сразила простуда жестокая; ревматизм, покусав суставы, ужалил в сердце. С высочайшего соизволения профессор Карл Брюллов уволен в отпуск за границу для излечения болезни. Тоже примета эпохи: болели на родине, лечиться ездили за границу. Отъезд назначен на 27 апреля 1849 г. Конечная цель – остров Мадейра.

Едва оправившись от болезни, Брюллов и тут начинает работать. Он создает одну из лучших своих акварелей, на которой изображает президента российской Академии художеств герцога Лейхтенбергского. В свите герцога, приехавшего на остров, – люди не менее значительные, – князь Багратион, адъютант герцога, сам королевской крови, и княгиня Багратион. Написал Карл и себя – его несут на носилках два островитянина.

По странному стечению обстоятельств, 33-летний герцог, муж великой княжны Марии Николаевны, потомок пасынка Наполеона Евгения Богарне, человек красивый и образованный, удачливый и приветливый, был обречен… Жить ему оставалось всего три года. Своего любимого живописца он не переживет.

И герцогу, и его портретисту суждена была короткая жизнь после этой встречи. А вот созданному (на исходе сил и в расцвете таланта) групповому портрету под названием «Прогулка» – жизнь долгая и счастливая. Пересланная в Петербург, картина стала сенсацией, она рецензируется многими газетами и журналами, расточающими восхищение перед талантом Великого Карла, не сломленного болезнью.

Жив талант, жив и его обладатель. Он едет в Рим и – вновь шедевр – пишет портрет своего старого знакомого Микельанджело Ланчи, крупного археолога и востоковеда. Ланчи – восьмой десяток. Брюлло много моложе. Но в портрете старца его волнует то, что есть в Ланчи и уже, увы, нет в нем самом, Великом Карле, – внутреняя неиссякаемая энергия, делающая старика молодым. Контрастом к горящему жизнью и энергией лицу ученого он пишет красным халат, в который одевает портретируемого. Красный цвет придаёт ощущение тревоги и близящегося конца. Ланчи немного похож на портрет Данте, каким его изобразил Рафаэль на одной из ватиканских фресок. Это наблюдение Владимира Порудоминского.

Скорее всего, не случайное совпадение. Попытка понять связь сегодняшнего и вечного. Недаром незадолго до смерти он пишет, точно набрасывает эскиз будущей картины – «Всеразрушающее время». Могучий старец с косой в руке сталкивает в реку забвения тех, кому сотни лет поклонялось человечество. Там Гомер и Данте, Эзоп и Тассо, Магомет и Лютер, Коперник и Ньютон, Александр Македонский и Наполеон. Справа внизу темным пятном Карл Великий наметил место для себя. Он и здесь решил оставить свой автопортрет.

К счастью для него и для нас, Великий Карл ошибся. Забвение ему не грозит…

Эпоха глазами писателя

M. Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

Смешной и страшной предстает Россия в произведениях великого сатирика. Неужели она такой была? Неужели она была и такой? Сегодня, уйдя в восприятии прошлого от однозначных оценок, мы понимаем – Россия XIX в. была огромной и разной. Не только крики истязаемых и стон бурлаков были слышны над нею, но и народные песни, и прекрасная музыка; не только мат нищего обитателя «дна», но и «ладное» слово землепашца, и изящная литературная речь просвещенного дворянина, и святое слово Божие в храме… Были казнокрады, мздоимцы, тупые бюрократы, «помпадуры и помпадурши», но были и честные чиновники, и отдавшие жизнь служению народу земские деятели, и уникальное в мире явление – русская интеллигенция с присущими ей понятиями долга и чести…

Но ведь была и та идиотская, «перевернутая» Россия, которую изображал, увидев ее сквозь призму гротеска, Салтыков-Щедрин. Это была не вся Россия. Историю Отечества второй половины XIX в. лишь по его книгам изучать нельзя.

И, тем не менее, недостатки государственного устройства России поймешь скорее, если прочтешь несколько томов из собрания сочинений M. Е. Салтыкова-Щедрина, нежели внимательно изучишь десяток солидных монографий советских историков прежних лет. Хотя, читая их параллельно, увидишь и некоторое сходство: в отражении преимущественно негативных сторон жизни государства Российского во времена правления династии Романовых. И если сатирику «обвинительный уклон» изначально свойствен, от историков ждешь большей объективности.

Не будем забывать и об одном важном достоинстве таланта Салтыкова-Щедрина. Он часто писал о прошлом – распространенный приём сатирика, живущего в деспотическом обществе, подразумевая настоящее и фактически предугадывая будущее. Многие его произведения воспринимались и воспринимаются спустя сто лет как антиутопии… Без Салтыкова-Щедрина нам «умом Россию не понять».

В свою очередь, не зная России изнутри, т. е. не живя в России, не понять и доведенную до абсурда прозу сатирика.

Ненависть к крепостничеству в Салтыкове становится понятна лишь при совмещении его произведений (скажем, той же «Пошехонской старины») и его биографии, в которой страница детства была омрачена жестокостью к крепостным его властной матери (отец его был образованным дворянином, мать – малограмотной купеческой дочерью).

Вольнолюбие, свободомыслие у него – в значительной мере от Московского дворянского института и Царскосельского лицея, давших ему, кроме того, хорошее общегуманитарное образование и развивших интерес к литературе. Об этом периоде жизни писателя, как и о последующих, наиболее колоритное и объемное представление дадут читателю не беллетризованные биографии, а легшие в их основу мемуары современников (см.: M. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников: В 2 т. 2-е изд. М, 1975).

После окончания лицея в 1844 г. Салтыков служит чиновником Военного министерства, участвует в кружке М. В. Петрашевского, увлекается идеями французских социалистов и пропагандирует принципы воспитания гармонично развитой личности.

В одном из первых его произведений – повести «Запутанное дело», опубликованной в журнале «Отечественные записки» сразу после Февральской революции 1848 г во Франции, власти усмотрели «стремление к распространению революционных идей», и из-за них в апреле 1848 г. Салтыков был сослан в Вятку. Принято считать, что российским писателям – от Пушкина до Бродского – ссылки были только на пользу, ибо прибавляли знания жизни и новых впечатлений. Однако дело это сугубо индивидуальное. На Салтыкове ссылка поначалу отразилась тяжко: депрессия, апатия, остановка в творчестве. Однако длившееся около восьми лет изгнание, как признавал позднее сам писатель, явилось для него и «школой жизни». Преодолев временную депрессию и будучи человеком земным, образованным и деятельным, он быстро выдвинулся в губернской администрации. По делам службы он часто разъезжал по уездам своей и соседних губерний хорошо изучил быт, психологию всех слоев населения.

После смерти Николая I и поражения России в Крымской войне – наступает эпоха смягчения политического режима, подготовки к отмене крепостного права. В 1856 г. Салтыков возвращается в Петербург. И вскоре на основе впечатлений от вятской ссылки пишет «Губернские очерки» (1856–1857) и публикует их в «Русском вестнике» под псевдонимом Н. Щедрин.