Печальные тропики

И тем не менее значение мужского дома превосходит даже то, что связано с его ролью центра общественной и религиозной жизни, которую я попытался описать. Структура деревни не только позволяет осуществлять четкое функционирование институтов: она резюмирует и регулирует отношения между человеком и вселенной, между обществом и сверхъестественным миром, между живыми и мертвыми.

Прежде чем приступить к рассмотрению этого нового аспекта культуры бороро, я должен пояснить, что означают отношения между живыми и мертвыми. Без этого было бы трудно понять то особое решение, которое привносит мышление бороро в эту всеобщую проблему. Оно поразительно схоже с тем, которое встречается на другом конце западного полушария — у жителей лесов и прерий на северо-востоке Северной Америки, у индейцев оджибве, меномини и виннебаго. Не существует, вероятно, ни одного общества, которое не проявляло бы уважения к мертвым. Даже в самом начале человеческого рода неандерталец уже хоронил своих усопших в могилах, устроенных из нескольких грубых камней. Несомненно, похоронные обряды меняются от группы к группе. Можем ли мы говорить о том, что эти вариации несущественны, если учитывать те одинаковые чувства, которые стоят за ними? Даже если мы прибегнем к самым крайним упрощениям в отношении чувства уважения, проявляемого к мертвым в разных обществах, мы все же должны будем признать большое различие: это два полюса, между которыми существует целая серия переходных стадий. В некоторых обществах мертвых не тревожат, их лишь поминают, что не беспокоит живых. Если мертвые посещают живых, то с перерывами и в предусмотренных случаях. И их посещение оказывает благотворное действие, поскольку покровительство мертвых обеспечивает регулярное возвращение времен года, плодородие полей и женщин. Все проходит так, как если бы между мертвыми и живыми было заключено соглашение: в обмен на разумный культ, который им посвящается, мертвые остаются в своем мире, а в происходящих время от времени встречах между двумя группами всегда преобладает забота об интересах живых. Это положение отчетливо выражено в одной общей для всего фольклора теме — теме признательного мертвеца. Богатый герой выкупает труп у кредиторов, которые противились его захоронению. Он хоронит мертвеца. Тот во сне является к своему благодетелю и сулит ему удачу на том условии, что полученные выгоды они поровну поделят между собой. Действительно, герой быстро завоевывает любовь принцессы, которую ему удается спасти от многочисленных опасностей с помощью своего сверхъестественного покровителя. Нужно ли поделиться с мертвецом? Но принцесса заколдована, она наполовину женщина, наполовину змея или дракон. Мертвец требует свою долю, герой соглашается, и тот, удовлетворенный этой честностью, довольствуется малым, отдавая герою супругу, ставшую женщиной.

Этой концепции противостоит другая, ее тоже можно проиллюстрировать фольклорной темой, которую я назову: предприимчивый рыцарь. Здесь герой беден, а не богат. На все про все у него есть хлебное зернышко, которое ему хитростью удается обменять последовательно на петуха, свинью, быка, на труп, его же он наконец выменивает на живую принцессу. Как видно, здесь мертвый является объектом, а не субъектом. Это больше не партнер, с которым заключают соглашение, а орудие, которым пользуются для спекуляции, где есть место и обману, и мошенничеству. Некоторые общества придерживаются подобного отношения к мертвым. Они отказывают им в покое, они их используют, иногда в буквальном смысле, как в случае каннибализма и некрофагии, когда эти явления основаны на стремлении слиться с доблестями и силами покойного. Символически это происходит в обществах, втянутых в престижные соперничества, где участники должны, осмелев так сказать, постоянно призывать мертвых на выручку в стремлении обосновать свои исключительные права посредством взывания к предкам и генеалогических мошенничеств. Эти общества больше других не чувствуют покоя со стороны мертвых, которыми они злоупотребляют. Они думают, что те отплачивают за свое преследование, тем более проявляя свою требовательность и придирчивость по отношению к живым, что последние стараются воспользоваться ими. Но идет ли речь о справедливом разделе выгоды, как в первом случае, или о безудержной спекуляции, как во втором, главная идея состоит в том, что в отношениях между мертвыми и живыми невозможно не принимать в расчет обе стороны. Между этими крайними позициями существуют переходные формы: индейцы западного побережья Канады и меланезийцы выводят всех своих предков в церемониях, заставляя их свидетельствовать в пользу потомков. В некоторых культах предков в Китае или странах Африки мертвые сохраняют своё личное тождество, но лишь на протяжении нескольких поколений. У пуэбло на юго-западе США их тотчас же перестают персонифицировать в качестве усопших, но они выполняют какие-то специальные функции. Даже в Европе, где мертвые стали равнодушными и анонимными, в фольклоре сохраняются остатки иного варианта, где присутствует вера в то, что существует два типа мертвецов: те, что погибли от естественных причин, составляют корпус предков-покровителей, тогда как самоубийцы, убитые или околдованные, превращаются в зловредных и завистливых духов.

Если мы ограничимся рассмотрением эволюции западной цивилизации, то нет сомнения, что спекуляционная позиция постепенно уступает место договорной концепции в отношениях между мертвыми и живыми, а она в свою очередь уступает место безразличию, которое, может быть, заключается в евангельской формуле: оставьте мертвым хоронить мертвых. Но нет никаких оснований предполагать, что эта эволюция соответствует всеобщему образцу. Создается скорее впечатление, что во всех культурах имелось неотчетливо выраженное осознание обеих форм, но индейцы бороро выделяли одну из них и при этом старались, прибегая к суеверным приемам, обезопасить себя с другой стороны, как, впрочем, и мы продолжаем это делать независимо от признаваемых нами верований или неверия.

Своеобразие бороро состоит в том, что они ясно выразили обе концепции, выстроив систему верований и обрядов, соответствующих каждой из них, и создав механизмы, позволяющие переходить от одной к другой с надеждой примирить обе.

Я выразился бы неточно, если бы сказал, что для бороро не существует естественной смерти: человек для них не индивид, а личность. Он составляет часть социологической вселенной, то есть деревни, которая существует испокон веку бок о бок с физической вселенной, состоящей в свою очередь из других, по их мнению, одушевленных существ, небесных тел и погодных явлений. Этому взгляду не мешает временный характер конкретных деревень, которые по причине истощения обрабатываемых земель редко остаются на одном месте дольше тридцати лет. Следовательно, то, что составляет деревню, это-не ее территория и не ее хижины, а определенная структура, которая была описана выше и которую воспроизводит любая деревня. Таким образом становится понятным, почему, препятствуя традиционному расположению деревень, миссионеры разрушают сразу всю систему. Что касается животных, они частично принадлежат к миру людей, особенно рыбы и птицы, тогда как некоторые наземные животные относятся к физической вселенной. Таким образом, бороро считают, что их человеческая форма является переходной: между формой той рыбы, чьим именем они себя называют, и формой ара-ра, которой они заканчивают цикл своих перевоплощений. Мышление бороро основывается на фундаментальном противопоставлении природы и культуры, из чего следует, что они относят человеческую жизнь к порядку культуры. Говорить, что смерть естественна или противоестественна, теряет смысл. На деле и по праву смерть является одновременно и естественной и противоестественной.

Каждый раз, когда кто-то умирает, это затрагивает не только его близких, но и общество в целом. Ущерб, который нанесла природа обществу, она должна вернуть в виде долга — мори — термин, который довольно хорошо передает одно из основных понятий бороро. Когда умирает индеец, деревня организует коллективную охоту. Ее поручают половине, противолежащей той, к которой принадлежал покойный. Это экспедиция против природы, цель которой — убить крупную дичь, предпочтительно ягуара, чьи когти, клыки и шкура и составят мори покойного.