Шерлок Холмс и рождение современности

Двумя историками-любителями (лордом Кларендоном и младшим Хьюго) сюжет «Собаки Баскервилей» не исчерпывается. Доктор Мортимер — представитель самой распространенной некогда в Британии разновидности аматёрского изучения прошлого; Конан Дойль изображает его типичным «антикварием»: локальным историком, любителем археологических раскопок, антропологом, даже кельтологом. Эта беззаветная любовь в старым вещам (от черепов до манускриптов) и вызывает насмешку Холмса, который намеренно обижает его гостя, назвав «собирателем фольклора». Антикварий (надо сказать, фигура антикварная к 1889 году, когда, судя по всему, происходит действие повести) барочной и классической эпох сильно отличается от «собирателя народного творчества» романтических времен роста национализма. В этом контексте ирония Холмса понятна: сам он несокрушимый научный позитивист, с такой позиции и антикварии, и любители всего народного выглядят нелепо.

Тонко сотканных сюжетов в «Собаке Баскервилей» немало — как и почти во всей шерлокиане (разве что «Долину страха» можно назвать грубой поп-поделкой). Конан Дойль, безусловно, был выдающимся прозаиком, чье истинное значение замаскировано его ушедшей славой, породившей множество интерпретаций, толкований и пародий. Конечно, Конан Дойля можно упрекнуть в том, что он слишком много написал; но разве чудовищная работоспособность Честертона или Стивенсона мешает нам считать шедеврами «Человека, который был Четвергом» или «Остров сокровищ»? Неполное собрание сочинений Томаса де Куинси насчитывает 12 пухлых томов эссеистики на самые разнообразные темы (от «истории одного татарского племени» до политэкономии), но это никак не сказывается на том, что его «Исповедь едока опиума» и «Убийство как одно из изящных искусств» читают и перечитывают последние полтора века.

В биографии Артура Конан Дойля, написанной американским детективщиком Джоном Диксоном Карром, есть очень проницательное наблюдение по поводу атмосферы исступления и страха, которая царит в «Собаке Баскервилей»: «Весьма сдержанного в начале, Холмса под конец лихорадит не меньше самого Генри Баскервиля. Когда Селден, беглый преступник, с душераздирающим воплем разбивается насмерть среди скал, Холмс хохочет и пританцовывает над трупом („У него борода!“), а издали уже приближается огонек сигары Стэплтона. Это, наверное, лучшая сцена в книге, высвеченная тусклым пламенем спичек, соткана из того же сырья, что и осенняя блеклость неба, и одинокие фигуры на его фоне, и собачий лай, разносящийся над болотами». Получается, что проклятие все-таки существует — пусть не в виде страшного пса; сам воздух в этом уголке Дартмура злокознен, приводит в исступление, наводит порчу. И здесь почему-то вспоминается сюжет, связанный со смертью того самого Бертрама Флетчера Робинсона, знаменитого журналиста рубежа XIX и XX веков и несостоявшегося соавтора «Собаки». Этот пышущий здоровьем человек скоротечно умер от перитонита на 37-м году жизни; ходили слухи, что он стал жертвой проклятия так называемой «мумии несчастий». Речь на самом деле идет не о мумии, а о крышке древнеегипетского гроба, в котором в X веке до н. э. была похоронена знатная женщина. В 1889 году (том самом, когда происходит действие «Собаки Баскервилей»!) некий мистер Уорвик Хант подарил реликвию Британскому музею, и с 1890 года она выставлена в египетском зале, где находится по сей день. В 1904 году Робинсон напечатал в «Дейли Экспресс» серию статей о ней, где утверждал, что этот экспонат приносит несчастье. Умер он через три года. Сюжет имел очень странное продолжение. Одной из самых фантастических версий гибели «Титаника» в 1912 году была история о том, как журналист Вильям Томас Стид купил некую мумию у Британского музея и — чтобы избежать ненужных вопросов — решил вывезти ее в багажнике собственного автомобиля, погрузив его на злополучный лайнер. Молва утверждала, что накануне рокового столкновения с айсбергом Стид поведал пассажирам о своем грузе. Между тем, кроме гробовой крышки, никакой мумии в музей в 1889 году не поступало, так что все слухи о египетском проклятии, потопившем «Титаник», необоснованны. Что же до экспоната, называемого «мумией несчастий», то его и сегодня можно увидеть в 62-м зале Британского музея.

Вильям Томас Стид, погибший на «Титанике», был известным американским репортером, одним из отцов так называемой расследовательской журналистики. Стид неоднократно утверждал, что в конце концов его либо линчуют, либо он утонет. В 1886 году он напечатал статью под названием «Как пароходный лайнер пошел ко дну посреди Атлантики. Рассказ уцелевшего». В нем описывается столкновение двух пароходов и трагедия тех, кому не хватило места на слишком малочисленных спасательных шлюпках. В 1892 году Стид опубликовал рассказ о лайнере, столкнувшемся с айсбергом. Во время катастрофы «Титаника» 63-летний журналист вел себя геройски, помогая женщинам и детям занять места в шлюпках. Потом, по словам очевидцев, он отправился в курительную первого класса, уселся в кресло и принялся читать книгу. Другие уцелевшие при гибели «Титаника» утверждают, что видели, как Стид вместе со знаменитым миллионером Джоном Джейкобом Астором IV цеплялись за плавающий в воде плот. Вильям Томас Стид направлялся в Америку для участия в пацифистском конгрессе, который созывался по инициативе президента США Тафта в нью-йоркском Карнеги-холл. Помимо пацифизма, Стид был энтузиастом эсперанто и спиритом. Он считался одним из самых известных пропагандистов спиритизма — как и Джордж Бернард Шоу и Артур Конан Дойль. После гибели «Титаника» Шоу обрушился на преувеличенно джентльменский дух, погубивший, по его мнению, многих людей на несчастном судне, а также на пошлую сентиментальность прессы, плодящей истории об оркестре, игравшем «до конца», и проч. По его мнению, музыканты наяривали рэгтаймы для того, чтобы пассажиры третьего класса не поняли масштабов беды и не устроили паники. В защиту команды, капитана Смита и патриотической британской журналистики выступил Конан Дойль, обвинив статью Шоу во лжи. Драматург, в свою очередь, ответил прозаику, а последний завершил дискуссию кратким письмом, предположив, что его оппонент не обладает «чертой характера… которая не дает человеку бессмысленно обижать чувства других людей». Конан Дойль назвал эту черту «хорошим вкусом».

Приписка

«Прочитав это странное повествование, доктор Мортимер сдвинул очки на лоб и уставился на мистера Шерлока Холмса. Тот зевнул и бросил окурок в камин.

— Ну и что же? — сказал он.

— По-вашему, это неинтересно?

— Интересно — для любителей сказок».

Так этот диалог изложен в переводе Волжиной. В одноименном советском фильме вместо «любителей сказок» присутствуют «любители древности», что делает необходимым кое-какое пояснение. Оно таково.

Не проверив, я решил, что перевод этой реплики в киноварианте и советском книжном издании одинаков. Ан нет. Как выяснилось, сценарист Юрий Векслер поменял «любителей сказок» на «любителей древности», пойдя против авторской воли самого Конан Дойля, у которого диалог выглядят следующим образом:

Разница между английским оригиналом, русским переводом Волжиной и сценарием телесобаки Баскервилей указывает на глубокую пропасть в понимании исторического контекста — а также дает представление о некоторых важных чертах относительно недавнего европейского прошлого. Ведь Конан Дойль под «collector of fairy tales» подразумевает именно «собирателя сказок», а также «преданий», «сказаний прошлого». Имеются в виду деятели известного движения эпохи романтизма, открывающие «национальное прошлое», ищущие свидетельства «детства» собственного народа, в котором они — уже в позднеромантический период, то есть тогда, когда происходил диалог между Джеймсом Мортимером и Шерлоком Холмсом, — искали «чистые», «неиспорченные» фольклорные родники. Ирония детектива понятна: назойливый доктор отнимает у него время дурацкими историями о семейном проклятии, которые даже на «предания старины» не потянут, учитывая год написания этого документа (1730-й, по оценке Холмса, 1742-й, по словам Мортимера). Сельский врач не только лечит местных пациентов, он — энтузиаст древности, антрополог, археолог-любитель; то есть именно такие, как он, и «собирают сказки». Наблюдательность Холмса точна и беспощадна: он тут же вычислил, что за социальный тип находится перед ним. Наталья Волжина если и догадывалась об этом (почему бы и нет? ведь речь идет о классике советской переводческой школы, а такие люди знали очень многое), то все же предпочла избежать сложностей, которые читатель все равно не оценит (не давать же подробный комментарий к каждой фразе детективной повести!). «Любитель сказок» в волжинском варианте — потребитель всяческой чепухи, простодушная жертва враля и фантазера. Судя по всему, сценарист советского фильма Юрий Векслер поместил Мортимера в иной, нежели у Конан Дойля, историко-культурный контекст, превратив из «собирателя преданий» в «любителя древностей», «антиквария».