Искупление

И чинно шли чаши из великокняжеских рук и оставались у гостей в ожидании вольного пира.

Запомнились слова великого князя, обращенные ко Льву Морозову:

- Чаю, верный мой слуга, что грядет тяжкая туча на Русь, так пусть чаша живота твоего не станет горше сей чаши, из рук моих посылаемой!

Немалое время чинно высидели гости за столом, внимая речам Дмитрия, а дождавшись последней чаши, посланной к столу кривому, упросили испить и самого князя. Притомившись немного править пир, он исполнил обычай дедов и обрадовался, услыша, что к береговому терему привезли молодого князя Василия. Покинул

Дмитрий палату на малое время, вышел на крыльцо - было слышно, как стукнула дверь, заскрипели ворота и в плотный голос великого князя вплелся отрочий голосенок Василия.

А за столом без князя загуляли широко. Не сговариваясь, не упомянули ни разу о Мамае. А заговорили меж собою громко и весело, благодарные, что великий князь уходом своим дал разгуляться вольно, благодарные за благосклонность к ним, такую редкую в последние тяжкие годы, благодарные даже за июльское тепло, будто и его подарил Москве князь.

- Морозов! Почто смур? - прокричал от бочки меда Минин.

- А у его дворня вотчину съела!

- А у тебя, Кошка, токмо и докуки, что чужа вотчина!

- У его самого, поди, дворня-т с гладу повымерла!

- Ныне колос ядрен: всех поправит!

- Истинно, токмо бог дал бы живым быти...

- Не страшися смерти, Шуба! Деды мерли, и мы помрем!

- А кабы не деды, на тот свет дороги не найти! - Зело добр терем великого князя!

- Окуней из оконца ловить можно!

- Ведал князь, иде теремом стать!

Вдруг Боброк поднялся и направился ко входу, откуда делала ему знаки и что-то пыталась сказать жена Анна. Озабоченный чем-то, вошел Дмитрий и сел в красный угол.

Столы затихли - опало веселье, и словно то предчувствие, коим жили все после Вожи, от которого и ныне пытались уйти в этом немного необычном, слегка болезненном веселье, - предчувствие это оправдалось.

- Княже! - то Боброк от порога. - Тут Андрей Семенов, попович, с рязанского чура прискакал со своею сторожею... Велишь пустить?

Дмитрий подумал немного, окинул стол внимательным трезвым взглядом из-под темной скобки волос на белом лбу и решил про себя: "Чему быть, того не миновать, а бояре - советчики мои..." - и велел впустить, хоть, видно, ведал новость.

Андрей Семенов вошел робко, и, когда снял шлем с бармами, перекрестился и заморгал на большое боярское сиденье, всем стало видно, как молод он.

- Вели, княже, слово молвити...

- Погоди. Премоги тугу свою да испей квасу, а не то - пива али меду пряного.

Начальнику сторожи поднесли яндову пива, и он пил напоказ, краснея с непривычки. За оконцем видна была полусотня гридников. Они поили коней в Москве-реке и тихо переговаривались, с опаскою посматривая на княжеский терем, знатно издивленный деревянной резьбой по карнизам-прилепам, по князьку. Посматривали на редкой красы резные причелины и полотенце, на деревянную луковицу над резным тоже крыльцом.

- А воям младым - бочку квасу от княжего стола! - повелел Дмитрий и, повинуясь движенью его брови, Кошка, сидевший с краю, кинулся выполнять распоряжение.

- Ну, изрекай, полусотник Семенов!

Начальник сторожи начал издалека, почти с того, как отправился он от Коломны в полдневную сторону, и уж стал утомлять слушателей, когда добрался до того, как попленили их татары. Он поведал о Мамае, о стойбище Орды, о том, как они следили за ней много дней, как Мамай смилостивился и отпустил их, дабы поведали о силе его.

Накануне Тютчев был пущен в кремлевский терем и рассказывал в узком кругу бояр, что приключилось с ним. Нового было немного, и Дмитрий спросил о главном - о силе Мамая.

- Беда, великой княже! Мамай со всеми силами кочует на Воронеже-реке, и мы его силу объехали в одиннадцать ден, а на двенадцатой же день стражи царевы меня поймали и поставили пред царем, и царь меня вопрошал: "Ведомо ль моему слуге Мите Московскому..."

Семенов замялся при сих непочтительных словах, но Дмитрий кивком головы ободрил его.

- "...Ведомо ль, мол, что аз иду к нему в гости? А силы со мною... двенадцать орд и три царства. А князей со мною - тридцать три, опричь польских; а моей силы семь сотен тыщ и три тыщи, и после того числа пришли ко мне великие орды со двумя дворы, и тем числа не ведаю. Может ли слуга мой всех нас употчи-вать?" Так изрек треокаянный Мамай.

Наступила тишина, лишь кони за оконцем несильно плескали водой на отмели - лениво черпали копытами, переступая, но вот в этой тишине послышались женские рыданья. "Евдокия!" - кольнула догадка, и Дмитрий пожалел, что заставил Семенова говорить тут.

- Ступай, Семенов, будет тебе награда... Боярин Кошка! Скачи на Беклемишев двор и вели всем гонцам скакать по городам! Пусть по всем церквам бьют в колокола, молебны служат, рати сбирают! И слово Серги-ево возгремит по Руси!

Все поднялись из-за стола. Боброк подошел к Дмитрию:

- Что велишь, княже?

- А велю... за стол сесть! Почто вздыбились? Садитесь! Налейте всем! Изопьем, братие, по единой, по братской чаше, кому после брани доведется испить по другой - на то божья воля...

14

- Семьдесят и две подводы отправлены на Коломну с хлебом печеным, четырнадцать подвод с сыром и мясом вяленым... - тихо шептал большой тиун Никита Свиблов, дабы не слышно было в церкви сего разговору о делах мирских.

В церкви Михаила-архангела шла служба, но большой тиун Свиблов, на которого свалились невиданные доселе заботы о снабжении громадного войска, не мог иначе: недоставало времени.

- Со Пскову, с Новгороду, со Устюжны железо-дельной привезены доспехи ратные, такоже мечи и копья с древками и без оных. Как быть, княже?

- Отвезти в сенные сараи по дороге на Коломну. Выставь сторожу, и пусть зрят: кто неладно покручен на рать, того одарить доспехом и мечом! Заплачено ли?

- Два воза серебра вывешено и отвезено в те города...

- Отъехал ли отец Нестор во Рязань?

- Отправил, княже, со неправою...

Дел у тиуна - до утра не переговорить, но тут послышался шум с паперти и в дверях церковных началась сутолока и выкрик. Колыхнулась толпа молящихся, но устояла - сдержала любопытство. Вскоре пробился Григорий Капустин и поведал князю, что в Кон-стантино-Еленинские ворота вступила первая рать. Ростовская со князьями.

- Почто смур? - спросил Капустина Дмитрий в недоумении, поскольку весть была приятная.

Они вышли из церкви, и Капустин вымолвил:

- Княже.., На Коломне церква каменна... пала нежданно...

Дмитрий перекрестился. Прикусил губу и стоял так некоторое время, будто прислушиваясь к лязгу металла от ростовских полков, что размещались на соборной площади.

- О сем молчи! То - не божье провиденье, то - Мамаев промысел сотонинской! - Глаза Дмитрия загорелись, он лихо тряхнул скобкой на лбу и жарко выпалил в лицо тысячнику: - Он страшится меня, Григорья! Митяя отравил, меня извести норовит, церковку божью свалил - устрашить вознамерился, но меч нас рассудит, Григорья... Рассудит!

Он заторопился к ростовским полкам, на ходу повелевая:

- Станешь примать рати. Соломы навези, дабы было спать на чем. По всему Кремлю навези да огня вели не взгнещать! Рати переяславские с Андреем Серкизом, юрьевские с Тимофеем Балуевичем, костромские с воеводою Иваном Родионовичем, мещерские с князем Федором Елецким и муромские со князьями Юрием и Андреем, коли сюда направятся, заверни прямо на Коломну. Пусть станут там и ждут! Да спрашивать не ле-нися, в чем нужда у кого... Завтра ввечеру я отъеду в Троицкий монастырь на день.

- Исполню, княже!

А на соборную площадь шли из церквей люди, вваливались толпы московских ребятишек, охочих до редкого зрелища. Там спешивалась конная рать, за нею втягивался обоз с продовольствием и тяжелым до-спехом.

"Мало пешего строю..." - с горечью подумалось Дмитрию. Оставалась у него надежда на московское ополчение, коим заняты были Дмитрий Боброк, Минин и брат бывшего тысяцкого Тимофей Васильевич Вельяминов.