Заговор графа Милорадовича

Ряды защитников правительства в Петрограде, между тем, неудержимо таяли. Полковник А.П.Кутепов, случайно оказавшийся в столице в отпуске, командовал на Невском проспекте сборным отрядом из трех рот разных полков и до 7 часов вечера сдерживал наплыв восставших и просто публики. С наступлением темноты его воинство разбежалось от своего командира.

Последние защитники режима в числе нескольких сотен с орудиями и пулеметами собрались на Дворцовой площади. Их прогнал великий князь Михаил Александрович, проявив свою объективность и заявив, что их присутствие создает угрозу сокровищам Эрмитажа. Пришлось убраться в Адмиралтейство.

Туда же перебралось правительство из Мариинского дворца, занятого в 9 часов вечера восставшими солдатами.

Последним неофициальным шагом правительства стала просьба покинуть его ряды Протопопова — чтобы не раздражать публику!

Утром 28-го их всех выгнал из Адмиралтейства морской министр И.Г.Григорович, заявивший, что не может подвергать угрозе здание морского ведомства! — и все разбежались кто куда.

На этом военные действия на территории столицы по существу завершились, хотя еще многократно вспыхивала шалая стрельба.

Нежелание принять на себя политическую ответственность у Родзянко, Милюкова и прочих отступило под влиянием требований жизни: прежнее правительство исчезло, столицу затопил хаос, а очень многие жизненно важные объекты нуждались в защите и охране — и их представители по наивности обращались к Думе.

Нуждались в защите и люди: с первых часов в Думу тащили арестованных, а многие (включая Протопопова) сами стремились ей сдаться — это казалось единственным способом защититься от самосуда, эпоха которого неумолимо надвигалась и отступила лишь через несколько лет перед порядком, наведенным ЧК и ГПУ.

В первые дни революции и лидеры Совета кровожадности почти не проявляли, а особая роль принадлежала Керенскому — единственному, входившему в оба органа власти, и притом до мая 1917 возглавлявшего российскую юстицию. Хотя именно он в наибольшей степени ответственен за уничтожение прежней судебной системы, прокуратуры и уголовной полиции, но ему принадлежит и крылатый лозунг «революция крови не проливает», и широко распространяемое требование доставлять арестованных в Думу. Хотя некоторым (включая Протопопова) предстояло затем без суда просидеть полтора года, а потом быть расстрелянными большевиками, но в феврале-марте 1917 Керенский лично и Комитет Государственной Думы в целом спасли жизни многим. Все это требовало неотложных решений и распоряжений.

Когда около полуночи на 28 февраля было обращено внимание Родзянко, что он уже занимается преступной и наказуемой деятельностью с точки зрения прежнего законодательства, то он, скрепя сердце, решился заявить о правах на власть.

Около 2 часов ночи было выпущено воззвание, подписанное задним числом:

«Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.

Председатель Государственной Думы: Михаил Родзянко.

27-го февраля 1917 г.»

Гораздо большее значение имела телеграмма, отправленная тогда же на имя Алексеева и всем командующим фронтов и флотов:

«1) Временный комитет членов Государственной думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету государственной думы; 2) Временный комитет членов Государственной думы, взявший в свои руки создание нормальных условий жизни и управление в столице, приглашает действующую армию и флот сохранить полное спокойствие и питать полную уверенность, что общее дело борьбы против внешнего врага ни на минуту не будет прекращено или ослаблено. Так же стойко и мужественно, как доселе, армия и флот должны продолжать дело защиты своей Родины. Временный комитет при содействии столичных воинских частей и при сочувствии населения в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений. Пусть и с своей стороны каждый офицер, солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым правительством разрухи и создания новой правительственной власти.»

Генералы и адмиралы приняли эту мистификацию за чистую монету.

Хотя через пару суток после начала бунта, организованного Кирпичниковым, все триста тысяч войск столичного гарнизона и гарнизонов пригородов и окрестных городов не подчинялись присяге и прежнему режиму, но это была не вооруженная сила, а неуправляемая толпа вооруженных людей. Офицеры в мятеже участия практически не принимали, а солдаты вышли из их подчинения и им не доверяли. Командная система, таким образом, отсутствовала.

Достаточно было, поэтому, пары-тройки дисциплинированных и обстрелянных полков, чтобы рассеять всю эту массу. Это снова не бездоказательная гипотеза, а факт, подтвержденный опытом. 3–7 июля 1917 года именно так и случилось: небольшие силы фронтовиков рассеяли солдат столичного гарнизона, которые преспокойно попрятались по казармам, где их никто не стал беспокоить, а по городу началась форменная охота за мятежниками. Точно так же действовал летом 1917 и Верховский, будучи командующим Московским военным округом: малочисленными подчиненными силами он решительно подавлял солдатские беспорядки, вспыхивавшие в Нижнем Новгороде, Твери, Владимире, Липецке и Ельце.

Достаточно было и в феврале провозгласить амнистию или даже благодарность мятежным солдатам, самоуправством восстановившим справедливость, обещать покарать виновников прошедших безобразий, и столичный гарнизон был бы подчинен и политически обезоружен, а порядок восстановлен — только вот до каких пор? Ведь и в июле усмирение оказалось лишь временной передышкой!..

Но в феврале никто не взял на себя обязанности навести в столице порядок. Никто даже не взял на себя труд разобраться в происходящем!

Еще вечером 27 февраля Николай II отдал приказ генералу Н.И.Иванову (усмирителю Кронштадта в прошлую революцию) возглавить войска, направленные для подавления восстания в столице. Иванову были предоставлены два батальона георгиевских кавалеров, составлявшие личный конвой царя и находившиеся при Ставке, а также две бригады, пока пребывавшие в резерве фронтов — Северного и Западного.

Утром 28-го, когда царский поезд отбывал из Могилева, выяснилось, что ни Иванов, ни его воинство даже с места не сдвинулись — под предлогом не мешать графику плановых военных перевозок! Через несколько дней оказалось, что Иванов до столицы добраться так и не сумел. Ничего удивительного: ведь провожавший царя Алексеев и словом не обмолвился о телеграмме, полученной ночью от Временного комитета Государственной Думы — совсем как Чук и Гек, и с той же глубиной мудрости! Иванов же был проинструктирован весьма четко.

Выехав из Могилева, царь добровольно захлопнул за собой дверь как бы передвижной тюремной камеры. Царский поезд, лишенный радио и телеграфа, который можно было бы подключать на станциях или к телеграфной линии вдоль железнодорожных путей, не был приспособлен ни для получения оперативной информации, ни для отдачи приказов. Чисто технически он идеально подходил для того, чтобы быть захваченным заговорщиками в пути, как это и намеревались сделать Гучков, Терещенко и Крымов. Характерно, что никто из соратников царя на обратил его внимания на эту техническую особенность в течение всех двух с половиной лет с начала войны, когда царь исколесил на этом поезде пол-России и все фронты. Впрочем, и сам Николай II по своему характеру не склонен был интересоваться срочными новостями и отдавать приказы…