Римская история в лицах

«Могло показаться, — пишет Плутарх, — что какой-то дикий, враждебный здравому смыслу порыв гонит его в средоточие воинственных племен с их бесчисленной конницей, в необозримую страну, отовсюду окруженную глубокими реками и горами, на которых не тает снег. Его солдаты, которые и без того не отличались послушанием, шли в поход неохотно, открыто выражая свое недовольство. Тем временем в Риме народные вожаки выступали с шумными нареканиями и обвинениями против Лукулла: он-де бросается из одной войны в другую — хотя государство не имеет в том никакой надобности — лишь бы оставаться главнокомандующим и по-прежнему извлекать выгоду из опасностей, в которые он ввергает отечество. Со временем эти наветы достигли своей цели». (Там же, XXIV) Но все это не могло остановить Лукулла.

Царь царей находился в своей недавно отстроенной южной столице — Тигранокерте. К известию о продвижении римлян он, убаюканный славословием былых побед, отнесся с высокомерным пренебрежением. И лишь когда Лукулл перешел верховья Евфрата, а затем Тигра, царь выслал против него отряд из трех тысяч конников и множества пехоты, приказав командующему взять римского полководца живым, а остальных растоптать. Исполнитель царского приказа честно пал на поле боя с оружием в руках, а его солдаты, за исключением немногих, были перебиты во время бегства. Лукулл двинулся к Тигранокерте. Тигран оставил огромный, хорошо укрепленный город и отошел на север, чтобы собрать там большое войско. Лукулл благоразумно не пошел за ним на Кавказ, а осадил изобиловавшую сокровищами столицу, правильно рассчитав, что жадный и самолюбивый деспот вернется, чтобы дать генеральное сражение римлянам.

И действительно, осенью того же года армянский царь появился в виду осаждающих во главе огромной армии, где было полтораста тысяч человек тяжеловооруженной пехоты, пятьдесят пять тысяч всадников, треть из которых была закована в броню, и двадцать тысяч лучников. Тигран не стал даже поджидать Митридата, тоже набравшего войско, чтобы не делить с ним несомненную победу. По рассказам, царь жаловался своим придворным на «великую досаду, охватывающую при мысли, что придется померяться силами с одним Лукуллом, а не со всеми римскими полководцами сразу» (Плутарх).

Лукулл оставил шесть тысяч воинов блокировать город, а сам с остальными десятью тысячами легионеров и тремя тысячами всадников выступил навстречу царю. Когда он стал лагерем по другую сторону реки, Тигран блеснул остроумием, произнеся знаменитые слова: «Для посольства их много, а для войска мало!» Тем не менее, на следующее утро Лукулл вывел из лагеря свое малочисленное войско, переправился через реку, лично стал, обнажив меч, во главе колонны и повел своих солдат в атаку. Тигран, не веря своим глазам, воскликнул: «Это они на нас?» Его полки стали строиться в боевые порядки. Лукулл же сосредоточил удар всех своих сил на стоявшей чуть в стороне броненосной коннице царя, приказав солдатам подбегать к всадникам вплотную и разить мечами в бедра и голени — единственные части тела, которые не закрывала броня. При этом он велел окружить их так, чтобы единственным открытым для отступления конников направлением оставалось направление на собственную пехоту. Расчет оправдался. Броненосные всадники не выдержали стремительного натиска римлян, обратились в паническое бегство, врезались отягощенными броней конями в боевые порядки своей пехоты и смяли их прежде, чем те успели принять какое-либо участие в сражении. Тиграновы воины пытались бежать, но это им не удалось из-за густоты и глубины своих же рядов. Воцарилось полное смятение, и подоспевшие римляне учинили страшную резню.

«Говорят, — пишет Плутарх, — что у неприятеля погибло свыше ста тысяч пехотинцев, а из всадников не ушел живым почти никто. У римлян было ранено сто человек и убито пять». (Там же, XXVIII)

Возможно, эти цифры недостоверны, но результат сражения сомнению не подлежит. Огромное войско царя было разбито наголову вдесятеро меньшим отрядом римлян, сам царь бежал в глубь страны, а Тигранокерта вскоре была взята приступом. Плутарх далее замечает:

«Что касается самых способных и опытных в военном деле римских полководцев, то они больше всего хвалили Лукулла за то, что он одолел двоих самых прославленных и могущественных царей двумя противоположными средствами — стремительностью и неторопливостью: если Митридата, находившегося в то время в расцвете своего могущества, он вконец измотал, затягивая войну, то Тиграна сокрушил молниеносным ударом». (Там же)

Намереваясь в полной мере воспользоваться плодами своей победы и не обращая внимания на ропот солдат (впрочем, хорошо пограбивших Тигранокерту), Лукулл отправился вдогонку за Тиграном. Армяне по возможности избегали открытых столкновений с римским войском. В тех случаях, когда это не удавалось, их отряды неизменно терпели поражение и рассеивались. Нового генерального сражения напуганный Тигран давать не хотел. Тогда Лукулл решил идти походом к главной столице Великой Армении — Артаксатам (в 30 километрах от нынешнего Еревана), где находились жены и дети царя. Он полагал, что ее Тигран без боя не уступит. И опять не ошибся. Царь царей попытался остановить Лукулла у реки Арсаний, километрах в двухстах от столицы. В большом сражении принимало участие и войско Митридата. И вновь римляне одержали решительную победу. Солдаты обоих царей бежали, легионеры их преследовали всю ночь, пока не устали рубить и собирать добычу. Путь к Артаксатам был свободен.

Лукулл было двинулся дальше, но... наверное, он слишком долго испытывал свое счастье и высокомерно пренебрегал глухими предвестиями беды. Послушаем рассказ Плутарха о драме, разыгравшейся в южных предгорьях Кавказа более двух тысяч лет тому назад:

«Воодушевленный и ободренный таким успехом, Лукулл вознамерился продолжить свой путь в глубь страны и окончательно сломить сопротивление врага. Но уже в пору осеннего равноденствия неожиданно наступила жестокая непогода: почти беспрестанно сыпал снег, а когда небо прояснялось, садился иней и ударял мороз. Лошади едва могли пить ледяную воду; тяжело приходилось им на переправах, когда лед ломался и острыми краями рассекал им жилы. Большая часть этой страны изобилует густыми лесами, ущельями и болотами, так что солдаты никак не могли обсушиться: во время переходов их заваливало снегом, а на привалах они мучились, ночуя в сырых местах. Поэтому после сражения они всего несколько дней шли за Лукуллом, а затем начался ропот. Сначала они обращались к нему с просьбами через военных трибунов, но затем их сходки стали уже более буйными, и ночью они кричали по своим палаткам, а это служит признаком близкого бунта в войске. И хотя Лукулл перепробовал множество настоятельных увещаний, упрашивая их запастись терпением, пока не будет взят «армянский Карфаген» но ничто не помогало, и он вынужден был повернуть назад». (Там же, XXXII)

И вот жизнь, в своем стремительном движении целиком отданная сражениям во славу римского оружия, заботам о могуществе и достоинстве Рима — властелина и покровителя эллинского востока, — эта жизнь не то что остановилась. Она обрушилась! Только что не оборвалась. Вернувшись на юго-запад, в теплые края, солдаты Лукулла не желали больше покидать зимние стоянки. Между тем, следуя за ним по пятам, спустился на равнину и Митридат со своими воинами. Он стал очищать от римских гарнизонов Понт. Затем явился и начал продвигаться дальше на юг Тигран с новым многочисленным войском. А Лукулл не мог даже тронуться с места. Солдаты ему не подчинялись, да у него, собственно говоря, уже и не было права им приказывать. Как только военное счастье изменило Луцию, римский сенат в 67-м году отстранил его от командования войском и управления восточными территориями. Бывшим солдатам Фимбрия, прибывшим из Италии еще в 86-м году давно уже вышли все сроки службы. Они держали себя нагло, насмехались над своим полководцем, припоминали ему не победы над полчищами врага, а ежегодные холодные зимовки в палатках, нетронутые богатые города и обледенелое армянское плоскогорье. Все, что было в многочисленных сражениях завоевано у варваров, Митридат и Тигран без труда забрали обратно. Итог семилетней тяжелой кампании оказался нулевым. Последним делом чести для Лукулла стала необходимость не дать разбрестись солдатам, сохранить войско для передачи новому командующему. Для этого в его распоряжении было только одно средство — униженные уговоры солдат — чуть ли не поодиночке. И он этим средством не пренебрегал — дело чести было выше гордости!