Римская история в лицах

Подводя печальный итог кампаниям Лукулла в Азии, Плутарх довольно строго осуждает его характер. Я не хочу скрывать от читателя это осуждение:

«Не последней причиной тому, — пишет историк, — было его собственное поведение: он никогда не умел быть ласковым с солдатской толпой, почитая всякое угождение подчиненным за унижение и подрыв власти начальствующего. А хуже всего было то, что с людьми могущественными и равными ему по положению он тоже ладил плохо, глядел на всех свысока и считал ничтожествами по сравнению с собой. Да, такие недостатки, говорят, соседствовали с многочисленными достоинствами Лукулла». (Там же, XXXIII)

Относительно отказа от угождения подчиненным, это мы, действительно, видели, а вот упрек в высокомерии по отношению к равным по положению неясен. Кого имели в виду те, кто «говорили»? Ведь за семь лет неотлучного пребывания в Малой Азии Лукулл (проконсул, между прочим!) мог встретить из числа лиц, причисляющих себя к римской аристократии, только уполномоченных сената при дворах восточных царьков, управителей провинций и провинциальных чиновников. Это, по большей части, были люди корыстолюбивые и бесчестные. Мздоимцы, летевшие на Восток, как мухи на мед. Быть может, они и не заслуживали лучшего отношения, и тогда Лукулла можно упрекнуть только в недостатке лицемерия? А может быть, и впрямь характер у него был не сахар!?

После отстранения Лукулла командующим азиатским войском был назначен консул Глабрион, но не успел он прибыть к месту назначения, как все полномочия вместе с поручением возобновить войну против Митридата были переданы Помпею (на этом месте я и прервал рассказ о нем, чтобы познакомить читателя с Лукуллом). Из-за этой чехарды с командующими Лукуллу пришлось оставаться в унизительном положении бывшего полководца при донельзя распущенном войске в течение еще одного года. Помпей прибыл со своим, набранным еще до войны с пиратами, войском. Два проконсула встретились для «передачи дел». Если верить Плутарху, встреча началась в тональности вполне достойной, но потом эмоции выплеснулись наружу:

«Лукулл был старше по консульству и по летам, но Помпей — выше достоинством, так как имел два триумфа. Впрочем, при первой встрече они обошлись друг с другом как можно более вежливо и любезно, прославляли подвиги друг друга и поздравляли друг друга с победами. Однако при дальнейших переговорах, не придя ни к какому справедливому и умеренному соглашению, они стали упрекать друг друга: Помпей упрекал Лукулла в алчности, а Лукулл его — во властолюбии, и лишь с великим трудом друзьям удалось прекратить ссору. Лукулл распределил часть захваченных в Галатии земель и другие награды по своему усмотрению. Помпей же, расположившись лагерем в некотором отдалении, запретил повиноваться Лукуллу и отнял у последнего всех его воинов, кроме тысячи шестисот, которых из-за строптивого нрава считал для себя бесполезными, а для Лукулла — опасными. Кроме того, открыто издеваясь над подвигами Лукулла, он говорил, что тот сражался с театральными и призрачными царями, ему же предстоит борьба с настоящим войском, научившимся воевать на неудачах... В ответ на это Лукулл говорил, что Помпей явился сюда сражаться с тенью войны, он привык-де, подобно стервятнику, набрасываться на убитых чужою рукой и разрывать в клочья останки войны. Так, Помпей приписал себе победы над Серторием, Лепидом (малосущественный эпизод с мятежом Лепида мною опущен. — Л.О.) и Спартаком, которые принадлежали, собственно, Метеллу Катуллу и Крассу Поэтому неудивительно, что человек, который сумел присоединиться к триумфу над беглыми рабами, теперь всячески старается присвоить себе славу армянской и понтийской войны». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей, XXXI) Не очень интеллигентная, на наш взгляд, беседа. Но выпад, порочащий противника, был одним из элементов латинского красноречия и даже носил специальное название — «инвектива». А оба собеседника в молодости, без сомнения, брали уроки красноречия.

Сдав дела, Лукулл вскоре уехал в Рим. Чтобы, не отвлекаясь, посвятить оставшуюся часть главы Помпею, я позволю себе очень кратко закончить биографию Лукулла. В Риме его ждал далеко не ласковый прием. Обиженные публиканы и их приспешники набросились на него, обвиняя перед народом в преднамеренном затягивании войны ради добычи. Оснований для судебного преследования у них, разумеется, не было, и они добивались того, чтобы сенат отказал Лукуллу в триумфе. Поначалу им это удалось. Триумфальное шествие в честь побед над Митридатом и Тиграном было назначено лишь спустя три года — в тот момент, когда сенат с тревогой ожидал возвращения из Азии чересчур усилившегося Помпея. В триумфе были пронесены несметные царские сокровища, переданные государству, и показаны народу доски, где значилось, сколько денег было в свое время внесено в казну, сколько передано Помпею для войны с пиратами и сколько выплачено солдатам. Назначая триумф, сенаторы, видимо, рассчитывали оживить в памяти триумфатора все обиды, нанесенные ему Помпеем, так, чтобы Лукулл возглавил сенатскую оппозицию против своего обидчика. Этот расчет не оправдался. Хотя Лукулл и предпринял кое-какие шаги для восстановления в силе ряда своих, отмененных Помпеем, распоряжений на Востоке, до прямого противостояния дело не дошло. А вскоре Луций и вовсе покинул форум и курию.

Душа его исполнилась горечи. Политическая деятельность представлялась ему достойной лишь презрительной усмешки. Особым честолюбием он не страдал и к тому же успел узнать, чего стоила в это жалкое новое время заслуженная на поле брани слава. Увидел, во что превратился римский сенат и какой благодарности можно ожидать от народа. Семейная жизнь принесла Лукуллу не меньше разочарований. Его жена Клодия за время пребывания мужа на войне успела снискать себе в Риме куда более громкую, чем у него, славу своим распутством. По приезде он с ней развелся. Женился на Сервилии, сестре Катона. Но и этот брак не был удачным. Плутарх пишет:

«Чтобы сравняться с Клодией, Сервилии недоставало одного — молвы, что она согрешила с родным братом, в остальном она была такой же гнусной и бесстыдной. Уважение к Катону долго заставляло Лукулла терпеть ее, но в конце концов он с ней разошелся». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Лукулл, XXXVIII)

Чем заполнить пустоту жизни? Куда направить неизрасходованный запас сил? Ему только 54 года. Детей нет. Любимый брат Марк — почти ровесник. Огромное состояние даже некому оставить. Удивительно ли, что в этой ситуации творческая фантазия Лукулла обращается к тому, что Плутарх с явным осуждением именует «забавами». Что же он при этом имеет в виду?

«Ведь к забавам, — пишет Плутарх, — следует отнести, по-моему, и расточительное строительство, расчистку мест для прогулок, сооружение купален, а особенно — увлечение картинами и статуями, которые Лукулл собирал, не жалея денег. На эти вещи он щедро тратил огромное богатство, накопленное им в походах, так что даже в наше время, когда роскошь безмерно возросла, Лукулловы сады стоят в одном ряду с самыми великолепными императорскими садами. К этому надо добавить постройки на побережье и в окрестностях Неаполя, где он насыпал искусственные холмы, окружал свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводили рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря». (Там же, XXXIX)

Другая забава — гурманство и угощение на широкую ногу — знаменитые «Лукулловы пиры». Плутарх брюзжит и по этому поводу. Но и в этом его описании я, право же, не нахожу ничего предосудительного.

«Лукулл, — пишет он, — устраивал ежедневные пиры с тщеславной роскошью человека, которому внове его богатство. Не только застланные пурпурными тканями ложа, украшенные драгоценными камнями чаши, увеселительное пение и пляски, но также разнообразные яства и не в меру хитро приготовленные печенья вызывали зависть у людей с низменными вкусами». (Там же, XL)

Выражение «богатство внове» вряд ли подходит к человеку, выросшему в очень богатой семье. Да Бог с ним! Но ведь никаких намеков на пьяные дебоши (нередкие в ту пору в Риме) или на какие-нибудь извращения. Просто — хлебосольство на широкую ногу. Наверное, не без похвальбы! А какие хозяин или хозяйка не любят похвалиться перед гостями каким-нибудь «эдаким» произведением своего кулинарного искусства, равно как и убранством стола? Были бы возможности!