Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Описание этой больницы и методов лечения «постыдных болезней» ртутными препаратами мы находим в романе А. Н. Емельянова-Коханского «Московская Нана»:

«Льговскую положили в общую палату; в ней было около сорока „девиц“ различного „разбора“. Шум, гам, смех, неприличная руготня так и стояли в воздухе. Все принимаемые против бесчинства меры были паллиативами... Ни лишение более вкусной пищи, ни запрещение видеться с „котами-посетителями“ не могли смирить и успокоить эти тревожные души. Одна только ночь замиряла этих полунормальных особ и заставляла стихать. Но и благодетельный сон не соблазнял некоторых неугомонных. Они проделывали для развлечения какие-нибудь невинные, а иногда и жестокие шутки над спящими подругами: одну пришивали к кровати и будили, другой клали туфли на лоб, третью, „новоприбывшую“, пугали особенной группой – „покойницей“. Испугали „мертвой“ и Клавдию, когда она, утомленная „впечатлениями“ дня, уснула. Группа „покойница“ заключается в том, что какая-нибудь сзади идущая откидывает голову и берет руками за плечи впереди шествующую, а та, в свою очередь, вытягивает руки, надевая на них туфли. Эта „процессия“, покрытая простыней, тихо двигается к намеченной цели, производя, действительно, в полутьме вид „покойницы“, несомой по назначению...

Рано утром начинается «визитация», заключающаяся в том, что врачи впрыскивают «огненную» жидкость – меркуриальные снадобья, в различные места тела страждущих.

Вот после подобных впрыскиваний палата обращается положительно в сумасшедший дом... Ругань, крики, истерический смех не прекращаются, но все увеличиваются, и к ним еще прибавляются стоны, оханья от «впрыснутого» кушанья... Многие несчастные положительно не выдерживают этого «единственно-рационального» лечения: они катаются от боли с полчаса по полу, плачут, бьются на кровати, проклинают докторов, костят свою подлую «жисть»... И этот Дантов ад повторяется изо дня в день!

Чтобы «заштопать» на время недуг, требуется по крайней мере 25—30 впрыскиваний!..

Перед обедом и вечерним чаем «девиц» пускают гулять в сад или, вернее, на двор, усаженный тощими деревцами. В этом же саду гуляют и больные мужчины, но только в другое время...

Как велико стремление этих почти совсем замученных жизнью женщин к «мужчинской породе», можно заключить из того, что здесь, в больнице, завязываются «платонические» знакомства!

«Встречи» сначала происходят на «расстоянии», у открытых окон, из которых выглядывают любопытные лица: «девочек» – при прогулке «мальчиков», «мальчиков» – при моционе «девочек».

«Далекие», но вместе с тем близкие «душки» ищут друг друга глазами, объясняются ими и, в конце концов, пишут письма и, при бдительном сиянии очей «возлюбленных», закапывают их в импровизированный почтовый ящик – в землю. Таким образом происходит обмен мыслей и симпатий между этими обездоленными людьми...»

Настоящую революцию в лечении «постыдных болезней» вызвало появление в конце 1910 года препарата «606» («Сальварсана»), открытого профессором Эрлихом. Спрос его в аптеках сразу превзошел все ожидания. Думается, не без влияния поднятой газетами шумихи о чудодейственных свойствах нового лекарства одна из пивных на Пресне, где собиралась соответствующая публика, получила прозвище «606».

Основными же «биржами продажной любви» в дореволюционное время являлись Петровский пассаж, кофейня Филиппова (в ночное время) и Тверской бульвар. Последнее место в описании, опубликованном в 1901 году, выглядело так:

«Проносится по бульвару и ночная бабочка, искательница приключений. Она одета пестро, модно, и с первого взгляда можно было бы позавидовать ее существованию, но это может сделать только человек, не знакомый с жизнью. На самом деле это несчастное существо, которое свернуло с настоящего честного пути или благодаря какому-нибудь неудачному роману, или стечению обстоятельств и пустилось по наклонной плоскости, приводящей в недалеком будущем к разбитому здоровью, прошению милостыни и больнице. Она знает это, боится вдумываться, но сознание позорной стороны ее жизни не покидает ее. Она стыдится выйди днем на улицу, показывается только ночью и носится по бульварам, оглашая их звонким, всегда неестественным смехом».

В повести «Моя юность» Валерий Брюсов поведал о том, как он, тринадцатилетний подросток, впервые приобщился к взрослой жизни на Тверском бульваре:

«Я не знал, куда идти, и пошел на Тверской бульвар. Там ходили феи и молодые люди. Я растерянно ходил взад и вперед. Мужество меня оставило, я ни на что не решался. Может быть, я прошел сорок раз бульвар взад и вперед. Одни женщины казались мне слишком развязными, другие слишком нарядными; я не знал существующих цен.

Становилось поздно. Бульвар пустел. Я уже готов был уйти домой, но одна мучительная мысль остановила меня: все равно дома не поверят, что ты только ходил по бульвару, неужели же терпеть неприятности задаром, лучше уж за что-нибудь.

Я подошел к какой-то девушке, отвечавшей моим – странным, впрочем, – понятиям о миловидности. Мне жаль, что я забыл ее имя.

– Пойдемте со мной.

Она остановилась и оглядела мое юное лицо.

– Куда?

Мы пошли рядом.

– Вы знаете куда.

– Нет, не знаю...

– Ну, вот, в гостиницу.

– А что мы будем там делать?

– Ну, вы знаете.

– Нет, не знаю...

И так мы бродили по бульвару. И я бесился, бесился от сознания, что она смеется надо мной.

Наконец мы сговорились и пошли. Мы опять пили портвейн, потом я подсел к ней и стал расстегивать ее лиф. Она держала себя со мной, как важная дама. Отстранила меня и ушла за перегородку раздеваться.

Я старался внушить себе, что это та минута, какой я ждал так давно, но было все мучительно пусто и глупо.

Прощаясь, я был преисполнен тоской. Я был разочарован до глубины души моей. Я дал девушке семь рублей. Она всячески благодарила меня».

Судя по описанию Брюсова, пережитое им «приключение» произошло в так называемой «квартире свиданий», причем невысокого ранга. «Место случайной любви» представляло собой скромную комнатку, где кровать была отделена всего лишь ширмой. Для богатых клиентов имелись более роскошные апартаменты. В описании Емельянова-Коханского «самый лучший номер» выглядел так: «...голубые обои, электрический свет, заключенный в газовые стеклянные стаканчики, рояль, довольно приличная мебель и „веселые“ драпировки, отделяющие спальню от „номерного“ зала».

Следует подчеркнуть, что по законам Российской империи запрещалось «открывать днем и ночью дом свой или наемный для непотребства». Устроить «секретную квартиру свиданий мужчин с женщинами» или открыть «дом свиданий» можно было только с разрешения начальника московской полиции. При этом «хозяйки» были обязаны строго соблюдать целый ряд правил и предписаний. Например, вместе с соответствующим заявлением властям подавался список будущих «квартиранток» или «приходящих» женщин. И в дальнейшем «хозяйки» должны были извещать полицию обо всем, что происходило у них в заведениях. Особенно следовало следить за тем, чтобы в «номерах» не находили приюта беспаспортные, подозрительные личности и беглые преступники. Даже размер платы за комнату утверждался обер-полицмейстером.

Содержательницы «домов свиданий» отвечали за здоровье «работниц», а при отсутствии у них «санитарных альбомов с надлежащей визой» могли угодить под суд. В «заведениях» запрещалось торговать спиртным и табаком, а также подавать это «гостям», даже если они все принесли с собой, иметь и вывешивать царские портреты, устраивать игры в карты, кости, шашки и т.п.

Инженер Н. М. Щапов вспоминал, как после отказа девушки, за которой он ухаживал, выйти за него замуж, он залечивал сердечные раны в «доме свиданий»:

«Откуда-то я узнал, что на Сретенском бульваре есть француженка мадам Люсьен. Можно к ней зайти и иметь свидание. Приходишь; тебя прислуга провожает в изящную комнату. К тебе является девица. Можно с ней поговорить. Потом она исчезает, а является сама мадам – тоже изящная, а не как толстуха в доме. Спрашивает, нравится ли мадемуазель. Если нет, присылает другую, если да – берет 10 руб. и присылает первую. Рядом с комнатой – другая, с постелью, и все.