История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Второй социальной стратой, серьезно пострадавшей от земельной реформы, стало подавляющее большинство — около четырех пятых от примерно 140 тыс. — дворянских семей, не имевших манориальных земель достаточно, чтобы сохранить свой статус «добропорядочных помещиков». Они потеряли бесплатную рабочую силу, не получив денег. Выплата компенсаций сначала была отложена, а затем стала осуществляться в форме государственных облигаций. Те, кто особенно нуждался в быстром капиталовложении, бросились эти облигации продавать, в результате потеряв около трети от их номинальной стоимости. Многие из таких дворян пополнили ряды крестьянства и мелкой буржуазии или же стали «элитой среднего класса» — разного рода чиновниками, общественными деятелями, работниками науки и культуры, сохранявшими и в этом качестве чувство превосходства над окружающими. Напротив, сотни семейств земельных магнатов, сосредоточивших в своих руках около 25 % всей земли, сумели подкрепить свое высокое социальное положение финансовым могуществом. Быстрое инвестирование помогло им начать крупномасштабную модернизацию в своих владениях и получить высокие доходы в связи с сельскохозяйственным бумом 1850–60-х гг. И хотя юридически магнат, помещик-дворянин, фермер-крестьянин, малоземельный хозяин или батрак — все стали свободными, равными перед законом гражданами, обстоятельства освобождения крестьянства благоприятствовали сохранению социальной иерархии и отношений зависимости в венгерском селе вплоть до 1945 г.

Свободная торговля дала массу краткосрочных преимуществ, прежде всего, тем, кто был занят производством зерновых культур: в этот период их экспорт увеличился в шесть раз. Однако снятие протекционистских тарифов способствовало сохранению аграрным сектором господствующего положения в венгерской экономике. Тем не менее, введение либеральных законов о собственности и первоначальное накопление капитала на торговле зерном, осуществленное богатыми купцами, среди которых было немало евреев, оказались стимулирующими также для развития индустрии, сколь бы однобоким оно ни было. Самой развитой отраслью венгерской промышленности, причем финансировавшейся преимущественно из местных источников, и единственной, которая по уровню механизации превзошла все остальные провинции Австрийской империи, была мукомольная отрасль. Первая крупная мукомольная фабрика была построена в Пеште в 1841 г. К 1867 г. в столице Венгрии насчитывалось уже десять мукомольных предприятий — она вышла в основные производители муки для империи. И в целом, пищевая промышленность стала ведущей отраслью венгерской экономики, хотя развитие производства вин сдерживалось сохранением манориальных прав, а производство сахара (из местной сахарной свеклы вместо импортного тростника) — дефицитом капиталовложений и сырья. Текстильная промышленность, которая повсюду являлась наиболее механизированным производством, в Венгрии находилась в зачаточном состоянии. И хотя здесь в ней было занято в два раза больше рабочих рук, чем во всей остальной империи, венгерские прядильные машины приводились в движение всего шестью паровыми установками, тогда как по другую сторону реки Лейта работало уже 480 паровых машин. Венгерская промышленность оставалась мелкой: число фабричных и мастеровых рабочих превысило количество ремесленников-кустарей лишь в 1860-х гг. Тем не менее, в стране уже начали появляться крупные по европейским меркам заводы, в основном связанные с добычей полезных ископаемых и металлургией. Одним из таких предприятий был столичный машиностроительный завод Авраама Ганца, который поставлял технику для быстро развивавшегося железнодорожного транспорта Венгрии. В период неоабсолютизма к прежде существовавшим 148 км железной дороги были прибавлены 2 тыс. км путей, соединивших со столицей и рынками Европы крупные венгерские городские центры, зерновые хозяйства Среднедунайской равнины и области развитого животноводства по другую сторону Тисы.

Политическое самосознание венгерского общества в период неоабсолютизма было отмечено высокой степенью разнородности: не существовало никаких общих представлений относительно будущего страны. Разумеется, имелось меньшинство, выражавшее желание сотрудничать в создании и обслуживании институтов нового режима. Такая позиция имела не только нравственную, но и бытовую детерминанту: после освобождения крепостных для очень широкого круга обедневшего дворянства государственная должность оставалась единственной возможностью заработать на жизнь. Однако большинство граждан обнаружило такую степень неповиновения, что закон военного времени продолжал действовать в стране в течение пяти лет после 1849 г. Даже простые разбойники приветствовались населением как борцы за свободу — без выяснения истинных причин, заставлявших их скрываться от ненавистной власти. Аристократы из «старых консерваторов», возглавляемые Дежевфи и Аппони, ведущими деятелями проправительственной партии 1840-х гг., безусловно, не могли симпатизировать взглядам новых венских правителей, однако к их настойчивым просьбам вернуться к ситуации 1847 г. (т. е. восстановить с некоторыми изменениями венгерскую сословную конституцию) в австрийской столице никто не прислушивался по указанным выше причинам. Либералы-«централисты» скептически оценивали возможность возрождения борьбы за осуществление всей либеральной программы «эпохи реформ», к тому же были запуганы неприкрытым террором. Поэтому тогда, когда Кемень в своем памфлете «После революции» (1850) и в материалах издававшегося им влиятельного еженедельника «Пештский вестник» призывал венгров вернуться к программе Сечени, Этвёш попытался убедить Вену, что «европейская миссия» большой державы, расположенной прямо в центре континента, может быть выполнена империей Габсбургов только в том случае, если единство монархии в ней будет сочетаться с историческими правами прежде самостоятельных территорий (т. е. при федерации), а также с соблюдением иных этнических и языковых прав включенных в империю народностей (т. е. при их автономии).

Такова была главная идея работы Этвёша «О равенстве национальных прав в Австрии» (1850) и более теоретического сочинения «Основные идеи девятнадцатого столетия и их влияние на государство» (1851–54). В этом фундаментальном труде Этвёш — классический центральноевропейский либерал, собственными глазами наблюдавший проявления воинствующих национализмов, — стремится обогатить воззрения современных ему западных либералов вроде лорда Актона мыслями относительно неизбежности трений между идеалами свободы и равенства. «Основные идеи» XIX в., полагал Этвёш, вызвали так много человеческих страданий потому, что неверно интерпретировали понятия свободы, равенства и национальности. Они все отождествлялись с идеей суверенитета, что неизбежно порождало конфликты, тогда как правильное их понимание имело бы следствием защиту прав личности и осуществление ее способности к самореализации. Вместо популярной суверенности коллективов, основанной на распространенных, но ошибочных понятиях, следует стремиться к гражданским свободам, в первую очередь, к свободе ассоциаций, которые единственно и способны гарантировать безопасность индивида и группы (включая этническую) перед лицом современного государства, обязанного быть весьма могущественным в пределах его полномочий.

В это же время в венгерской политике имелись течения, не желавшие никакого диалога с режимом Баха, и большинство политически сознательных венгров принадлежало к ним. Деак — единственный видный деятель революции 1848 г., который, оставшись в Венгрии, не был запуган ее поражением и теперь возглавил одно из этих течений. В апреле 1850 г. Деак был приглашен в Вену на конференцию по частному праву юристов. Он отклонил приглашение, пояснив, что после горестных событий недавнего прошлого и из-за порядков, царящих в стране и поныне, не имеет возможности сколь-либо активно участвовать в общественных делах. И хотя он не намеревался убеждать других следовать его примеру, поведение бывшего министра юстиции для многих стало образцом, а его письмо — программным документом сторонников «пассивного сопротивления», т. е. отказа сотрудничать с властью (не соглашаться на должности, избегать уплаты налогов, изображать незнание немецкого языка, всевозможными способами усложняя жизнь представителей власти в чуждой для них обстановке). Свидетельства о различного рода коллаборационизме, выявленные современными историками, показывают, что масштабы пассивного сопротивления были сильно преувеличены народной молвой, но все же, по-видимому, оно определяло политическое отношение венгров к неоабсолютизму.