История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

8 июня 1867 г. Франц Иосиф I дал клятву на возвышении у Цепного моста со стороны Пешта, специально возведенном для этой цели из земли, привезенной со всех уголков страны, а затем был коронован королем Венгрии в соборе Св. Матьяша. Четыре дня спустя он утвердил статьи Компромисса. Мятежная нация и правитель-самодержец, казалось, пришли к примирению.

«Счастливое время мира», или мираж величия

В дуалистической монархии Австро-Венгрия, как официально с 1868 г. стало называться это новое государство, соглашение могло и приветствоваться, и осуждаться, ее граждане испытывали весьма смешанные чувства, причем в самых разных пропорциях. Понятно, что каждая из сторон полагала, что от этой сделки именно она больше потеряла, чем выиграла. Австрия считала, что она лишилась идеи централизованной империи, а Венгрия — что у нее отчасти отняли возможность самоопределения. Поэтому концепция «общих дел» подвергалась сильной критике, а конкретные способы ведения этих дел часто становились предметом резкой полемики.

Венгров возмущало существование объединенной армии империи со знаменами царствующего дома и со всеми командами и приказами на немецком языке. Они мирились с этим только благодаря наличию своих собственных войсковых формирований — гонведов (созданных одновременно с австрийским ландвером). Еще одной чувствительной стороной взаимоотношений Венгрии с Австрией являлись экономические аспекты Компромисса: таможенный союз, торговые сделки, общая денежная единица, единая почтовая служба и транспортная система, а также доля участия (квота) обеих частей империи в общих расходах (так, квота Венгрии с 30 % в 1867 г. возросла до 36,4 % в 1907 г.). Весь блок экономических соглашений должен был обсуждаться и пересматриваться через каждые десять лет, и поэтому являлся единственным гибким элементом нового политического устройства (в принципе, существовала даже теоретическая возможность разрыва таможенного союза), что позволяло обоим партнерам питать надежды на постепенное его совершенствование. Помимо бесконечного множества конкретных претензий и пожеланий, постоянными раздражителями для венгров стали немецкий язык в армии и бюджетная квота, заставлявшие их ворчать по поводу «конституционного вопроса» (т. е. об отношениях монарха с Венгрией). На протяжении 51 года существования дуалистической империи этот круг вопросов, собственно, и составлял тематику оппозиционных выступлений венгерских парламентских квасных патриотов, протестовавших против формы, а не самой сути Компромисса.

Разумеется, в Австрии хорошо понимали, что Компромисс этот был для монархии Габсбургов единственной возможностью сохранить за собой статус великой державы, а в Венгрии — что он не только не уменьшил, а даже увеличил шансы страны на национальное самосохранение, а кроме того, позволил приобщиться к этому статусу великой державы. Хотя среди министров обороны империи не было ни одного венгра, а среди высшего имперского военного командования — лишь единицы, 30 % дипкорпуса и 4 из 10 министров иностранных дел были подданными венгерской короны. Принимая во внимание то, как важен был образ славной средневековой венгерской «империи» для пробуждения национального самосознания народа, нет ничего удивительного, что в век всеобщей увлеченности национализмом венгерские его приверженцы оказались потрясены перспективой, которая открывалась перед страной, составляющей половину империи. Динамика демографического и экономического роста могла вскоре склонить чашу весов в их сторону и даже заставить правящую династию перенести свою резиденцию из Вены в Будапешт (идея, кстати, впервые пришла в голову именно Кошуту в 1848 г., хотя при иных обстоятельствах и по другим причинам).

Второй особенностью венгерского прошлого, лелеемой в либеральной среде с конца XVIII в., являлось предполагаемое параллельное развитие отечественного и английского конституционализма (Beликая хартия вольностей была старше Золотой буллы Эндре II всего на семь лет). С точки зрения внутренней политики, этот аргумент убедительно свидетельствовал в пользу Компромисса, который покончил с неограниченным абсолютизмом и создал для обеих ведущих наций империи Габсбургов новую — либеральную, выборную — форму правления, пусть и не лишенную недостатков, хотя для большинства венгерских либералов именно они, эти недостатки, и делали соглашение привлекательнее всех его потенциальных альтернатив. К числу таких «привлекательных недостатков», однако, никоим образом не относился факт сохранения в руках монарха сильной личной власти. Именно это обстоятельство мешало европейцам оценить подлинное значение изменений в империи. Предоставленное Францу Иосифу право во многих областях действовать исключительно по собственному усмотрению, в частности его прерогатива утверждать или отклонять все законодательные инициативы правительства, в значительной мере, сохранило объем его власти. Он мог влиять на внутренние дела обеих суверенных частей государства, тогда как его собственный аппарат управления — кабинет и военное ведомство — имели влияние, почти равное весу объединенных министерств империи, занятых в сфере общих интересов. Опираясь на широкую сеть неофициальных советников, испокон веков преданных правящей династии (старинная традиция в среде аристократии, высшей бюрократии и офицерского корпуса), император был очень влиятельной фигурой в государстве, особенно если учесть тот факт, что депутатские делегации, заседавшие только раз в году, не могли осуществлять эффективного конституционного контроля.

Далее, венгерский либерализм по природе своей и социальной базе имел довольно ограниченный характер. Изначально это был дворянский либерализм, в значительной мере, ориентированный на противодействие наступлению капитализма, предпринимающий попытки взять его под контроль или же использовать в собственных интересах. Следует помнить, что речь идет о развитии буржуазно-демократических отношений в преимущественно аграрной стране. Либерализм, после того как ослабел и испарился энтузиазм «эпохи реформ» и революции 1848 г., четко стал выражать приоритеты дворянства, заинтересованного в постепенном, осторожном демонтаже феодальной системы. Он сохранял традиционные феодальные отношения зависимости, иерархии и чинопочитания. Пощечина, отвешенная батраку, продолжала считаться нормальным средством поддержания трудовой дисциплины, и если рядовой заднескамеечник осмеливался спросить о времени члена верхней палаты парламента, тот, уступая демократическим веяниям, мог показать ему свои часы, выложив их соответствующим образом, но едва ли снизошел бы до прямого ответа. Либеральное равенство оставалось фикцией даже в среде политической элиты. Компромисс 1867 г., в целом, носивший консервативный характер, окончательно лишал венгерский либерализм все еще сохранявшейся в нем толики освободительного пафоса. Он почти ограничился поддержкой свободного предпринимательства, социальной модернизации общественных структур (с большим опозданием), процесса дальнейшей секуляризации жизни в ходе решения проблем взаимоотношений государства с церковными организациями. Политическая власть по-прежнему оставалась в руках традиционной элиты, с которой смешались «новые венгры». Примерно на 80 % государственное собрание состояло из представителей класса землевладельцев. Право голоса, распространявшееся тогда не более, чем на 6 % всего населения, вначале казалось вполне приемлемым явлением, однако постепенно стало очевидно, что для Европы это сущий анахронизм. Большая часть регионов страны оказалась под властью местных магнатов и политических групп, контролирующих выборный процесс и все уровни государственного управления. Если Венгрия периода премьерства Калмана Тисы (1875–90) своим конституционным устройством и напоминала чем-то Великобританию, то разве что времен «вигской олигархии», заправлявшей в Англии при премьере Роберте Уолполе полтора столетия назад. И все же, поскольку венгерский парламент был весьма независим в своих отношениях с королевским домом, конституция Венгрии была «более свободной» (в том смысле, какой вкладывал в это понятие Монтескье), чем конституция любой другой страны, расположенной к востоку от Рейна.