Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Я могу воевать, товарищ майор, - повторил Синцов, глядя на Туманяна.

- А фельдшер заявил, что не можешь, - снова вмешался Левашов. Специально вызывали его и спросили; заявляет, что руку потеряешь.

"Сволочь фельдшер! - подумал Синцов. - С Ильиным сжился, а со мной понял, что не сживется, и рад избавиться".

Мысль могла быть и несправедливой, фельдшер имел право сказать то, что думал.

- Прошу разрешить остаться хотя бы на сутки, - продолжая смотреть в лицо Туманяна, сказал Синцов.

- А что просить? - Туманян недовольно сдвинул к переносице густые сильные брови. - Потребовала бы обстановка - задержал бы без ваших просьб. А раз не требует - существует порядок.

Он круто нажал на слово "порядок". "Думаешь, если сегодня отличился, так завтра без тебя уже и не справимся и не обойдемся? И справимся и обойдемся", - как бы говорил он.

Синцов искоса взглянул на Левашова; по лицу Левашова было видно, что он недоволен. А вмешаться не может и не вмешается. Как не вмешается и никто другой из присутствующих, хотя видно по лицам, что и понимают и сочувствуют.

"Ну и черт с вами, пусть будет по-вашему, раз так!" - с обидой и вдруг нахлынувшей тяжелой усталостью подумал Синцов.

- Слушаюсь, товарищ майор. Разрешите идти?

- Подождите. - Туманян позвал: - Зырянов!

Из-за его спины, из темноты, шагнул высокий, плечистый лейтенант, тот самый седой с перебитым носом, которого видал вчера в штабе армии. Туманян на секунду повернул свое хмурое лицо к лейтенанту с перебитым носом и снова перевел взгляд на Синцова.

- Назначаю лейтенанта Зырянова вашим заместителем, заберите его с собой.

Слово "вашим" значило: "Не списываю тебя, считаю, что еще вернешься". Но Синцов слишком хорошо знал, что человек предполагает, а война располагает, чтобы это слово "вашим" что-нибудь изменило в его настроении.

- Желаю поправиться и вернуться. - Туманян протянул руку.

И, пожимая протянутую руку, глядя в лицо командиру полка. Синцов почувствовал, что этот хмурый человек прекрасно все понимает: и как тяжело уходить из батальона, едва успев найти в нем себя среди людей, и как хочется завтра самому развить свой первый горбом заработанный успех, - все понимает, но ничего не переменит.

"Оказывается, этот чертов армянин тоже крут, хотя и не дерет глотку, как другие, что ходят в крутых".

Левашов, прощаясь, пожал руку по-дружески, со значением. Но Синцова это мало тронуло. Что проку руки жать, если промолчал, не подал голоса. Был бы, как раньше, комиссаром, может, в подал бы, а раз теперь замполит, в таких вопросах молчит. Наверное, потому и говорит про строевую, что при его характере должность не по нраву.

"А о подготовке завтрашней операции будет говорить уже с Ильиным, со мной не хочет зря время тратить", - подумал Синцов о Туманяне, выходя из землянки.

Он шел по окопу впереди лейтенанта с перебитым носом и слышал, как тот хрустит сапогами по снегу. "Так вот кто, оказывается, там, в резерве, стоял в затылок за Богословским. А может, не только за Богословским, а теперь и за мной, все же бывший полковник, сегодня зам у Ильина, а послезавтра вместо меня - комбат. Это недолго. И даже наверное назначат, если не пьяница".

- Не расстраивайся, комбат, не такое с людьми бывает, - сказал за спиной лейтенант с перебитым носом. Голос его не был хриплым и злым, как там, в штабе армии. Голос был чистый и добрый.

"Сейчас ты - как стеклышко, - подумал Синцов. - А какое с людьми бывает, это я и без тебя знаю".

- Не расстраивайся, - повторил еще раз лейтенант. - Вернешься из медсанбата, сдадим тебе батальон в лучшем виде.

Услышав это, Синцов подумал еще раз, что, вполне возможно, через день-два этот Зырянов проявит себя, как положено бывшему полковнику, и будет назначен на батальон. А заговорив про возвращение, просто решил поддержать уходящего товарища. Это от него зависело - слова. А все остальное не зависело. В том числе и собственное назначение. Коли назначат, отказываться не будешь!

- Что молчишь? - спросил Зырянов, когда они прошли еще два десятка шагов.

- А о чем говорить? - впервые за все время отозвался Синцов.

И в самом деле, о чем говорить? Надо сдавать батальон и идти в медсанбат. И раз так, чем скорее, тем лучше, незачем чикаться и расстраивать себя. Он со злостью подумал о раненой руке и о Люсине: "Вывел из строя, сволочь!"

- Куда идем? - спросил Зырянов.

- Сейчас сведу вас с адъютантом батальона, он за командира роты. До прихода Ильина познакомит вас со своей ротой и с третьей, чтоб времени не упускать. А все остальное - с новым комбатом, - добавил он, в первый раз и мысленно и вслух называя так Ильина.

- Ясно, - сказал Зырянов и за рукав ватника удержал Синцова у самого входа в землянку. - Два слова, по-товарищески.

- Слушаю вас.

- То, что слышал там от меня, умерло. Так?

- Так.

- И что пьяным видел, пусть умрет. Имел причины. А вообще пью по норме, водки у солдат не ворую.

- Все ясно, - сказал Синцов.

Гурский сидел на том же месте, где Синцов его оставил, а Рыбочкин, длинный и вдохновенный, вытянув из воротника полушубка жилистую мальчишескую шею и зажав в руке сдернутую с головы ушанку, так, словно он выступал на митинге, громовым голосом читал стихи:

Теперь

Не промахнемся мимо.

Мы знаем кого - мети!

Увидел Синцова и осекся.

- Что остановился, продолжай. Свои?

- Маяковского, товарищ старший лейтенант, своих не пишу.

- Н-небольшая дискуссия, - сказал Гурский. - Я ему г-говорю, что людям во время войны нужно: "Напрасно ст-тарушка ждет сына д-домой", а он мне лепит М-маяковского.

- А я доказываю, товарищ старший лейтенант, что у Маяковского на все случаи жизни есть, - сказал Рыбочкин, все еще продолжая тискать ушанку в руке.

Синцов усмехнулся. Больно уж неожиданно все это было: спор о поэзии и старшего лейтенанта - в судьи. А кого же еще, раз война?

- Дочитай, что хотел.

- Я что доказываю...

- Ты не доказывай, ты дочитай, что хотел.

Рыбочкин отвел в сторону руку с ушанкой, откинул голову и крикнул:

Теперь

не промахнемся мимо.

Мы знаем кого - мети!

Ноги знают,

чьими

трупами

им идти.

Нет места сомненьям и воям.

Долой улитье - "подождем"!

Руки знают,

кого им

крыть смертельным дождем.

- Про трупы - крепко! - сказал Зырянов.

Рыбочкин остановился, посмотрел на Синцова и с готовностью сказал:

- Могу и дальше.

- Дальше времени нет, - сказал Синцов.

И, представив друг другу Зырянова и Рыбочкина, приказал Рыбочкину провести нового заместителя командира батальона в роты - свою и Чугунова.

Шевельнулась было мысль сходить самому, но удержался. Странно чувствует себя человек, которому больше нечего делать там, где только что, казалось, невозможно было без него обойтись.

Гурский встал, сунул блокнот в полушубок и сказал, что, если товарищи командиры не возражают, рядовой необученный Гурский пойдет с ними в роты.

- Идите, - равнодушно сказал Синцов и протянул Гурскому руку. - На всякий случай.

- Увидимся, я еще в-вернусь к вам.

Синцов не ответил. Не хотел вдаваться в объяснения.

Оставшись один, подумал о своем вещевом мешке. Хотя в нем и невелико богатство, но все же оказаться в медсанбате без бритвы и смены белья ни к чему. В боях потом будет не до тебя и не до того, чтобы отправлять тебе в медсанбат твой мешок. Возможно, Ильин уже подгреб там, в тылу, все штабное хозяйство, в том числе и мешок. Надо будет спросить, когда придет... Очень захотелось, чтобы Ильин пришел поскорей. Чтобы не долго его дожидаться. В таких делах проволочка - хуже нет.

И Ильин, словно почувствовав, вошел в землянку как раз в эту минуту, когда Синцов нетерпеливо подумал о нем. Вошел, поздравил со взятием высотки, торопливо потер лицо с морозу и доложил, что прибыл со всем сразу: и с ротой Караева, и с автоматчиками, и со всем штабным хозяйством. Потом огляделся, словно ища кого-то еще, кто непременно должен быть сейчас здесь, в землянке, покачал головой и вздохнул. Ни слова не сказал, но о ком вздохнул, было понятно - о Прохорове. Вздохнул и спросил, как рука. Что Прохоров убит, а комбат легко ранен, уже слышал несколько часов назад, но что придется принимать батальон, не догадывался.