Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Что-то вы сегодня в к-критическом настроении, - сказал Гурский.

- А, иди ты со своими шуточками, - сказал Левашов. - Я не в критическом, я в самокритическом... А критика и самокритика знаешь что такое?

- Знаю. Д-движущая сила, - сказал Гурский.

- А раз знаешь, так и молчи в тряпочку.

- А где ваш товарищ? - спросил Синцов у Гурского, подумав, что Люсин, чего доброго, еще явится сюда с Туманяном.

- Уже в дивизии, - сказал Гурский - Д-добирает материал у начальства. Нам завтра утром лететь. Кстати, - обратился он к Левашову, - вы меня до рассвета в штаб д-дивизии д-доставите?

- А чего тебе лететь? - сказал Левашов. - Оставайся с нами. За неделю фрицев кончим, и поедешь.

- Как мне п-понять ваше п-предложение остаться? - спросил Гурский. Как выражение сомнения в моем личном м-мужестве? Но я уже объяснял вам, что любимая п-поговорка нашего редактора, хотя он и еврей: "Д-дорого яичко ко Христову дню". Завтра ему нужен подвал. "Первые сутки наступления"... А д-дальнейшее его будет интересовать в д-дальнейшем.

- Ладно, - сказал Левашов. - Не лезь в бутылку. Какое-нибудь начальство приедет - выцыганю, чтобы тебя обратно подбросили.

- А кто приедет? - спросил Синцов.

- Думаю, командир дивизии. До утра не утерпит, явится. Он у нас заводной мужик.

Ординарец принес в котелке обед - суп из пшенного концентрата с мясными консервами.

- Богато кормите, - сказал Левашов, помешав суп и зачерпнув целую ложку гущи. - Что, со всего термоса мясо наловили или солдатам тоже оставили?

Ординарец молчал. Старшина перестарался. Синцов чувствовал себя неловко: был бы один, выругал бы и отправил суп обратно... Но Левашов как-никак гость в батальоне, сделать это при нем неудобно. Видимо, и Левашов почувствовал неловкость, но только уже перед Гурским, и, больше ничего не добавив, стал вылавливать мясо и класть в крышку котелка. Наложил полкрышки мяса, долил супом и пододвинул Гурскому:

- Кушайте...

- Чего-то н-не хватает... - сказал Гурский, берясь за ложку.

Синцов передал ему флягу.

- Пейте, кружки нет.

Гурский отвинтил крышку, сделал два затяжных глотка и, не завинчивая, вопросительно посмотрел на Левашова и Синцова.

- Я, как вам известно... - сказал Левашов. - А ты - на твое усмотрение.

Он взял флягу из рук Гурского и протянул Синцову. Синцов сделал глоток, завинтил, положил флягу на стол. Пить не хотелось, знобило, - наверно, от руки.

- Не по-товарищески, - сказал Гурский.

- Пью по обстановке, - ответил Синцов, - по-товарищески мы с вами после войны выпьем.

И, обратившись к Левашову, сказал, что землянка для НП полка подготовлена.

- Лучше вашей или хуже? - спросил Левашов. - Если хуже, Туманян все равно вашу займет. Он насчет этого самолюбивый.

- Все как положено. Порядок знаем.

- Тогда хорошо, - сказал Левашов. - У нашего Туманяна всегда и все аккуратно, по Льву Толстому: "Эрсте колонне марширт... цвайте колонне марширт..." Пока не убедится, что все в порядке, ни КП, ни НП менять не станет.

И, очевидно подумав, что его отзыв о командире полка может показаться упреком, добавил:

- Накаты над головой любит, в этом смысле не армянин, а немец, но когда надо, не дрогнет, жаловаться на него не приходится. Пойду погляжу, что вы ему там за блиндаж подготовили.

Он быстро, одну за другой отхлебнул несколько ложек супа, положил ложку и вдруг ни с того ни с сего сказал:

- Переаттестация кончится - перейду с политработы на строевую. Будем с тобой соседними батальонами командовать.

- Думаю, вам и побольше батальона дадут, - сказал Синцов.

- А побольше дадут - спасибо. С первого дня войны в замполитах полка ни взад, ни вперед!

- А вы в-возьмите да п-посоветуйте, чтоб вас назначили куда п-повыше, подал голос Гурский.

- А я не хочу повыше, я хочу к делу поближе. - Левашов встал.

Синцов поднялся вслед за ним.

- Оставайся, сам найду, - сказал Левашов и ткнул пальцем в Гурского. С ним поговори, пока время есть. Позвоню, если понадобишься...

22

- А знаете, что Левашов мне про вас сказал? - спросил Гурский, когда они остались вдвоем с Синцовым.

- Что?

- "Поговори с комбатом, комбат - личность!"

- Из чего он это вывел?

- Из того, что вы эту в-высоту напросились брать.

- Все мы по-своему личности.

- Между п-прочим, с этим на войне не всегда считаются.

"Вот и плохо, когда не считаются", - хотел сказать Синцов, но вместо этого только пожал плечами.

- А что, с вашей т-точки зрения, главное в командире?

- Смелость и правдивость, - сказал Синцов. - Остальное можно списать.

- В каком смысле?

- В том смысле, что не всяко лыко в строку.

- Ну, а, скажем, смел и п-правдив, но пьяница?

- А тот, кто пьян, правды о бое не знает.

- А вы во многих боях б-бывали?

- Считайте сами, - сказал Синцов. - Полтора года войны, из них четыре месяца в госпиталях, три - на курсах, остальное - передовая.

- А если п-поподробней?

- Подробней долго, - сказал Синцов.

В боях, не в боях... Если выбрать из всей войны только те часы, когда был именно в бою, и месяца не сложится. Но как это считать? Перед боем, в бою, после боя?.. Где тут граница, если иногда ожидание боя треплет нервы хуже, чем сам бой? А после провала, когда все прахом, такой камень на душе, что, кажется, лучше б не жил! Нашел что спросить: в скольких боях?.. Всего-навсего в одном, да только он еще не кончился. Пули, что ли, считать или снаряды, что рядом легли?.. Это если на войну на день приехал, можно считать. Тогда и осколок, что рядом упал, в карман берут...

- Н-ну ладно, что с вами сделаешь. - Гурский взглянул на молчавшего Синцова и вынул блокнот. - Т-тогда давайте п-подробно про сегодняшний бой...

Коротко отвечая на вопросы Гурского, Синцов понимал, что, переменись они с Гурским местами, он, наверно, спрашивал бы то же самое. На минуту, пока отвечал, шевельнулось в душе что-то старое, напомнившее самого себя, шевельнулось и исчезло. Он уже не мог представить себя человеком, расспрашивающим других людей о том, как они воюют.

- А теперь один личный вопрос, - сказал Гурский, закрыв блокнот. - Что у вас в-вышло с Люсиным?

- А что он вам сказал? - Синцов внимательно посмотрел на Гурского. Значит, Люсин сказал Левашову одно, а этому другое.

- Ск-казал, что вы сволочь.

- Поверили?

- П-привык составлять собственное мнение. П-поэтому и спрашиваю вас, что п-произошло. З-за что вы его п-прогнали?

Синцов объяснил. Хотя объяснять было неохота.

- Не п-похоже на него. Он вообще-то не т-трус.

- А я и не говорю, что он трус.

- П-послушайте, вы ведь с ним давно знакомы, он мне рассказывал...

- А мне неинтересно, что он вам обо мне рассказывал, - прервал его Синцов.

- Я сп-прашиваю потому, что не очень ему п-поверил...

- А если не верите человеку, зачем с ним ездите? - снова прервал Синцов.

- Очевидно, п-проявляю свойственную мне неп-принципиальность во второстепенных вопросах.

- Ладно, не будем жевать мочалу, - сказал Синцов. - Не знаю, как вы, а я, когда кого-нибудь ненавижу, делаю это молча.

- Иногда мне вдруг к-кажется, что он д-далеко п-пойдет, - задумчиво, словно обсуждая этот вопрос уже не с Синцовым, а с самим собою, сказал Гурский. - Гладкий п-парень, н-нигде не зацепится. Вп-полне возможно, буду еще к-когда-нибудь работать п-под его рук-ководством.

Синцов ничего не ответил.

- Не хотите г-говорить на эту т-тему?

- Не хочу.

- Тогда п-переменим. Вопрос, как бывшему журналисту: дневник ведете?

- Нет, - сказал Синцов.

- П-почему?

- А вы что, соответствующего приказа не читали?

- Читал, но некоторые п-пробуют его забыть.

- А я не пробую, - сказал Синцов.

Он слишком хорошо помнил этот прошлогодний приказ, которым под угрозой трибунала запрещалось вести дневники, находясь в действующей армии. Под приказ попал прошлым летом замполит полка - под горячую руку пошел в штрафной батальон из-за тетрадочки.