Люди советской тюрьмы

Стрельбе обучают конвоиров обычно сами коменданты. Умение метко стрелять считается в НКВД важнейшим качеством конвоира. По отзывам многих энкаведистов Северного Кавказа Капранов был среди них лучшим стрелком. Умел обучать он стрельбе и других.

Его конвойный взвод на стрелковых состязаниях в крае всегда брал первые призы.

Перечисленных в беседе с нами Капрановым необходимых качеств, однако, не всегда бывает достаточно. Часто требуются и дополнительные качества, например, бесстрашие, отсутствие чувства жалости, постоянная готовность убить человека…

Зимой 1938 года, во время расстрела Капрановым смертников в Холодном яру близ Ставрополя, возле места казни в кустах завыла бродячая собака. Бывшие здесь конвоиры от неожиданности перепугались, а больше всех один из них, которого заключенные называли, из-за еro внешности, "пареньком колхозно-совхозного образца"; выражение его физиономии всегда было озабоченно-бессмысленным.

Этот паренек, по-заячьи взвизгнув от испуга, бросился в сторону и упал, наткнувшись на терновый куст. Когда паника среди конвоиров несколько улеглась, Капранов сердито напустился на парня:

— Ты чего в кусты сигаешь, как заяц?

— Так, что я испугамшись очень, товарищ комендант. Впервой на вышке. А тут воет. А я сызмальства перепугом страдаю, — дрожащим голосом пытался объяснить паренек.

— Что ж ты со своим перепугом на работу в НКВД полез?

— Да я не сам. Мобилизовали меня с колхозу.

— А мобилизовали, так служи. За перепуг я тебя в команду чернолапых перевожу. С ними поработаешь, — приказал комендант.

Конвоиры потом говорили, что "пареньку колхозно-совхозного образца пофартило". Его "перепуг" мог кончиться худшим, приблизительно тем, чем кончился один случай с другим конвоиром, которого Капранов наметил было себе, в помощники. Научив парня метко стрелять, комендант его "попробовал на подрасстрелъных затылках". Но стрелок, несколько раз подряд, не смог попасть в затылок осужденному; он промахивался с расстояния в два шага. По настоянию Капранова, этого стрелка без суда отправили в концлагерь строгой изоляции.

Один из старших конвоиров, некий Крутяев, сопровождая осужденного на казнь, дал ему папиросу. Узнав об этом, Капранов приказал объявить по взводам:

— За проявление слюнтяйской жалости к подрасстрельному старший конвоир Крутяев посажен в карцер на месяц. Другим это будет стоить вдвое, если они попробуют кого-нибудь пожалеть.

Из всех виденных мною конвоиров мне особенно запомнились двое. Их имен и фамилий я не знаю, но заключенные прозвали одного деревяжкой, а другого — собачьим носом. Впервые я услышал эти клички и увидел их обладателей не в тюрьме, а по пути на допрос. Как-то осенней ночью 1937 года для перевозок арестованных нехватило "воронков", и четверых подследственных, в том числе и меня, повезли на допрос в открытом грузовом автомобиле. Охраняли нас, скованных наручниками, в пути семеро конвоиров.

У ворот управления НКВД, куда нас доставили из тюрьмы, произошла непредвиденная десятиминутная задержка. Автомобиль почему-то "не разгружался". Все его невольные пассажиры чувствовали себя очень неуютно. Мелкий косой дождь старательно и беспрерывно поливал их. Конвоиры, подняв воротники шинелей и втянув головы в плечи, угрюмо молчали. Мы, быстро промокшие насквозь в дырявых лохмотьях, не могли молчать: разговаривали наши зубы, колотясь в простудной дрожи.

Только один из нас, щуплый узкоплечий уголовник лет двадцати, старался бодриться и не падать духом. Он вертелся у ног сидящих на бортах автомобиля конвоиров, присаживался то на корточки, то на колени, выжимал из рукавов рваного пиджачишка воду, стряхивал ее с мокрой кепки, крякал, ухал, взвизгивал и приговаривал:

— Ну и дождяра! Мировой дождю-ух! По-стахановски кроет. На десять норм сразу. Верно говорю, граждане? А? Ведь верно?

Никто из нас ему не отвечал. Нам было не до разговоров; осенний холодный дождь и предстоящий "горячий" допрос к беседам не располагали. Тогда уголовник перенес свои словоизвержения на конвоиров:

— Граждане конвой! Почему эти контрики со мной говорить не хочут? А? Не знаете, граждане конвой? А я знаю. Потому, как они контры, а я — елемент, социяльно-близкий елемент. И могу тоже конвоиром стать, ежли захочу. Верно, граждане конвой? Ведь я для вас всегда был свой в доску…

— Был да весь сплыл. Нынче все вы одинаковые. Враги народа без никаких елиментов. А потому замолкни, — поворачиваясь к нему, оборвал его нахально-заискивающую речь страший конвоир.

"Элемент" подскочил на месте и, вглядевшись в лицо старшего конвоира, воскликнул:

— Да это жы собачий нос! Вот гад! А где деревяжка? Они жы неразлучные кичманные корешки. И злющее самой вредной контры.

Он пошарил глазами по фигурам конвоиров и указал пальцем на одну из них:

— Вот она, деревяжка! Рядом с собачьим носом. Рядышком, суки лягавые, чтоб вам обоим в кичмане сгнить. Чтоб вас…

Видимо, у него были какие-то личные счеты с этими двумя конвоирами.

Удар прикладом винтовки оборвал его ругань. Ударил конвоир, названный уркой "деревяжкой". Урка упал на наши вытянутые ноги. Конвоир повторил удар дважды, а затем стал пинать человека носками тяжёлых керзовых сапог. Избиваемый дернулся от ударов несколько раз, вытянулся и затих.

Мы вскочили со своих мест и вместе, не сговариваясь, плечами и сиинами, за которыми были скованы наши руки, оттеснили "деревяжку" от его жертвы. Он поднял приклад винтовки над нашими головами, собираясь бить и нас, но страший накинулся на него:

— Хватит! Опусти винт! Что наделал, дурило? Наверняка убил его. А ведь он — подследственник. Что теперь будет? Взгреет нас комендант. Месяц карцера, не меньше.

Вытянутая вперед физиономия старшего с низким лбом, крохотным подбородком и острыми ушами, очень напоминавшая собой собачью морду, стала расстроенной, озабоченной и испуганной. У того, к кому он обращался, было плоско'е и гладкое как доска лицо, с носом, вдавленным внутрь сифилитической впадиной, и широкой, толстогубой щелью рта. В ответ на восклицания старшего эта щель раздвинулась и из нее медленно вывалились обрывки фраз:

— А мы того… скажем… он пытался… бежать…

— Точно! — обрадовался старший и по-собачьи, громко втянул носом в себя воздух. — Точно так и было.

С полминуты он смотрел на нас, думал, потом сказал угрожающе:

— Вы! Слушать и понимать меня! Ежели кто с вас рот разинет про это, то будет вам крышка. Я тогда доложу коменданту, что вы помогали уркачу при попытке к бегству. Знаете, что за то бывает?

Это нам было известно. Иногда за такие дела и расстреливали.

Ворота открылись и автомобиль с подследственными и конвоем въехал во двор управления НКВД. На пороге комендантского флигеля показалась фигура в накинутой на плечи шинели. К нам шел комендант Капранов.

Мы молчали. Никто из нас не посмел "разинуть рот".

6. Медик наоборот

Заведующего медицинской частью северо-кавказского управления НКВД хирурга Черновалова заключенные боятся больше, чем самого свирепого следователя или безжалостного телемеханика, а называют его "медиком наоборот".

Для такой клички и всеобщей боязни заключенных имеются достаточные причины. В тюрьмах Северного Кавказа Черновалов известен своими медицинскими экспериментами над заболевшими узниками. В большинстве случаев эксперименты кончались не совсем удачно и "потерпевшие" с хирургического стола отправлялись в братскую могилу. Однако, страшным для заключенных было не это, а то, что Черновалов очень часто производил хирургические операции без наркоза. Говоря о нем, заключенные обычно сопровождают свои слова отборной руганью:

— Лучше на вышку попасть, чем к медику наоборот (так его…). Капранов отправляет на тот свет быстро и без боли, а медик (я бы его…) всего изрежет прежде, чем помереть даст (чтоб ему…).