Люди советской тюрьмы

Рано утром, сразу же после подъема, через "очко" в двери из коридора донеслись ко мне странные звуки, которых, сидя в камере смертников, я еще ни разу не слышал. За дверью что-то скреблось, шуршало и, как будто, плескалось водой. За день до этого, кто-то из надзирателей нечаянно разбил стекло в дверном очке, а вставить новое еще но, успели. Поэтому шум в коридоре, через дырку без стекла, я слышал очень отчетливо.

Шуршание и плеск там продолжались несколько минут, а затем вдруг деревянная крышка очка сдвинулась и ко мне в камеру ворвался боязливый, срывающийся шопот:

— Есть здесь кто-нибудь? Да? Я бросился к двери.

— Да, да. Есть. Смертник. Один.

— Кто вы? — шопотом спросили из-за двери. Предполагая, что со мной говорит заключенный, потому что надзирателю разговаривать так было незачем, я поторопился ответить:

— Бойков. Из редакции газеты… Конец этой фразы оборвало взволнованное восклицание женского голоса, показавшегося мне знакомым:

— Михаил?!

— Да, — подтвердил я и спросил с любопытством и волнением:

— А вы кто?

— Лиза…

Она назвала мне очень знакомую фамилию. С ее мужем Володей я встречался в Краевом комитете по делам искусств, а после одной совместной выпивки мы с ним перешли на ты. Несколько раз бывал я и в его квартире. Он и Лиза занимали четыре хорошо обставленных комнаты в одном из домов для "ответственных работников" на главной улице Ставрополя.

Идейным коммунистом Володя никогда не был; его интересовало только успешное восхождение по служебной Лестнице и связанные с этим материальные блага. Лиза нигде не работала и увлекалась исключительно нарядами, танцами, кино и граммофонными пластинками. А теперь…

— Что вы, Лиза, там в коридоре делаете? — спросил я через "очко".

— Мою пол, — ответила она.

Незадолго до моего ареста я видел ее нарядной и веселой. Могла-ли эта молодая, красивая и кокетливая советская дама тогда себе представить, что превратится в тюремную поломойку. Наверно нет. Полы в лизиной квартире всегда мыла и натирала воском нанятая уборщица.

— Как я рада, что вы здесь! Так рада, что и высказать не могу! — воскликнула Лиза вполголоса.

Это простодушное и не особенно тактичное восклицание вызвало у меня невольную улыбку.

— Рады? А вот я не очень.

— То-есть, не тому, что вы здесь, а встрече с вами, — поправилась она. — Ведь вы, все-таки, свой человек, как родной. Извиняюсь, если неправильно выразилась. У меня теперь часто мысли и слова путаются. Я в тюрьме стала такая дурная и такая… несчастная.

— Что с Володей? Жив?

— Он, — ее голос дрогнул. — Недавно… недели две назад… они его… расстреляли.

— Бедный Володя! — искренно вырвалось у меня.

— Да. Конечно. Я так скучаю о нем, — сказала она сквозь слезы. — Так жаль его. Но… он все же счастливее меня.

— Почему? Ведь вы, надеюсь, не в камере смертников?

— Нет. Суд мне дал восемь лет лишения свободы.

— За что?

— Ax!.. Ну, за то же самое, что и другим. Следователи требовали признаний. Я подписала о вредительстве и тому подобную чепуху. Они делали со мной, что хотели. Тогда они, теперь — надзиратели. Это хуже смерти. Как бы я хотела быть на месте Володи. Говорят, что в лагере совсем ужасно. Я выйду оттуда старухой. Хотя и теперь наверное выгляжу немолодой. Не знаю. Давно свое лицо не видела. В тюрьме у меня отобрали зеркальце. Чтобы я не зарезалась.

— Не падайте духом, Лиза. Я тоже тут без стекла. Очки отняли. Ничего. Привыкаю, — попробовал пошутить я.

В ее голосе и словах зазвучали прежние, знакомые мне по прошлому, кокетливые нотки:

— Вы сделались в тюрьма совсем бесчувственным и черствым. Ну, можно-ли сравнивать стекло, через которое смотрят глаза мужчины, с зеркалом, в котором отражаются лицо и фигура женщины? Какой сухарь!

Пока я подыскивал слова для ответа, она вдруг потребовала:

— Подойдите ближе к двери. Вплотную.

— Зачем? — удивился я.

— Хочу вас видеть. Ну? Скорее! Подойдите же ближе. Еще. Наклонитесь! Ну?

Я подчинился ее требованиям. В дверном "очке" тускло мелькнул большой серый глаз с длинными пушистыми ресницами и сейчас же голос женщины истерически вскрикнул:

— Ой! Что они с вами сделали! Как вы… Лиза не закончила фразы, со стоном оборвав ее на высокой ноте. В коридоре раздался хлесткий звук удара, похожего на пощечину и секунду спустя, зарокотал командой бас Юхима Санько.

— Давай! Отойди! От очка! Не гляди! Отв-рнись! Я тебе! Сука! Шкуреха!

Дальше последовал град похабных ругательств в таком же командном тоне, вперемежку со звуками ударов, женским плачем и стонами.

В приступе бессильной злобы я заколотил кулаками по двери, крича в "очко":

— Лягавый! Сволочь! Палач! Не бей ее!

— А ты! Не лезь! Тебе тоже. Надавать по морде. Могу. Заступник какой, — пробасил надзиратель по моему адресу.

— Иди сюда! В камеру! Бей меня! Убей! Капранову меньше работы будет, — дрожа от ярости, кричал я.

Мои крики надзиратель не удостоил ответом. По коридору протопали затихая его тяжелые шаги, сопровождаемые приглушенными, удаляющимися стонами Лизы. Видимо, тюремщик уволок свою жертву подальше от камер смертников.

Это была моя единственная "встреча" с заключенной в тюрьме. Больше я ни разу не встречался с ними, но слышал, о них много и от узников, и от тюремной охраны и от следователей.

Есть все основания для того, чтобы назвать жизнь заключенных в советской тюрьме мужчин тяжелой, невыносимой и ужасной, но судьба попавшей туда женщины тяжелее, невыносимей и ужасней во много раз. Для энкаведистов женщина в тюрьме; это не только заключенная, но также самка, уборщица и прачка. Если подследственная противится следователю, захотевшему вступить в связь с нею, то он сковывает или связывает ей руки и насилует ее. Так же может поступить с осужденной женщиной и любой чин из тюремной администрации. Следует отметить, что многие женщины из числа выпущенных из тюрем после окончания ежовской "чистки", оказались зараженными венерическими болезнями.

Работы по уборке и мытье полов в тюрьме и квартирах тюремщиков, стирка их белья, а иногда и одежды, снятой с казненных, производятся обычно женщинами. Только к уборке тюремных камер и лазарета их не допускают; эта работа выполняется самими заключенными там. Надзирательниц-женщин для женских камер в провинциальных советских тюрьмах, за редким исключением, не существует; арестованные, женщины там постоянно под охраной мужчин. Тюремная одежда, постели и белье женщинам, так же как и мужчинам, не выдается; одеваются в свое; и спят на своем, захваченном из дому. Режим в женских и мужских камерах одинаков. Выдерживать его женщине, конечно, тяжелее, чем мужчине. Поэтому-то количество самоубийств, попыток самоубийств и сумасшествий среди женского населения тюрем значительно больше, чем среди мужского.

С 1936 по 1939 год более 60 процентов женщин, заключенных в ставропольских тюрьмах, было арестовано, как члены семей "врагов народа". Обычно их "пристегивали" к следственным "делам" мужей, отцов, сыновей и братьев. В районных газетах Северного Кавказа, в разгар "ежовщины" иногда можно было прочесть такие фразы:

"Арестована, как жена врага народа" или "за недонесение на отца, являвшегося врагом народа".

В конкретных политических преступлениях тогда обвинялось не свыше 10 процентов к общему числу арестованных жеящин, а остальные 28–30 процентов составляли уголовницы и "бытовички"*). *) Обвиненные в различных бытовых преступлениях.

До "ежовщины" женщин в северо-кавказских тюрьмах расстреливали сравнительно редко, но в 1938 году почти каждая тюрьма края имела камеры смертниц. В главной ставропольской тюрьме таких камер было две и число заключенных в каждой из них колебалось от 10 до 15.

Среди следователей Северо-кавказского управления НКВД было несколько женщин. В обращении с заключенными они ничем не отличались от своих "сотоварищей по работе"; так же, как и мужчины, применяли на допросах "методы физического воздействия", пользуясь для этого услугами теломехаников; пытали заключенных сами следовательницы редко, вероятно, потому, что для этого у них нехватало физической силы. Среди теломехаников женщин не было.