Этническая история Беларуси XIX — начала XX века

Он зависит от степени мобилизации массовой поддержки населения. А она, в свою очередь, от коммуникативной мобилизации, обусловленной факторами демографического, экономического, социального и технологического развития общества. Масштабы мобилизованного таким образом населения могут быть измерены при помощи следующих шкал: количество населения, проживающего в городах, количество населения, занятого не в сельском хозяйстве, количество населения, читающего газеты не меньше раза в неделю, количество населения, посещавшего школу не менее четырех лет, количество грамотных среди взрослых, количество работающих на предприятиях с числом занятых более пяти, и т. д. Согласно К. Дойчу именно таким образом мобилизованное население способно артикулировать и выражать в политических формах свою социальную активность и, следовательно, быть массовой основой национального движения.

В политической и социальной борьбе нового времени национальность — это объединение при помощи каналов социальной коммуникации большого количества представителей среднего класса с лидирующими социальными группами [345, с. 101]. Лидирующие группы могут быть (а могут и не быть) представлены высшим классом, например, старой феодальной аристократией. Она поддерживает либо принимает на себя руководство национальным (региональным) движением. Такова, например, роль аристократии в формировании английской и немецкой наций.

Сила национального или патриотического движения зависит от двух важнейших элементов: во-первых, от степени поддержки, которую оказывает национальному движению правящий класс, а также от степени его открытости для представителей других классов, и, во-вторых, от той степени,в которой массы мобилизованы для участия в нем.

Национальное сознание, укоренившееся в среде народа, неизбежно приводит к постановке вопроса о политической власти. На этом пути национальные лидеры способны трансформировать народ в национальность. В эпоху национализма, отмечает К. Дойч, национальность — это народ, ищущий возможностей установления эффективного контроля над поведением своих представителей [345, с. 104]. Подобный контроль может осуществляться как неформальными средствами (благодаря силе общественного мнения, престижу национальных символов), так и более жесткими формальными мерами, включая экономическую или образовательную политику. Вне зависимости от того, какие инструменты использованы, все они направлены на создание или укрепление общественных каналов социальной коммуникации. Это именно то, что создает реальную «ткань» национальности. Национальность, дополненная политической властью, часто рассматривает себя и рассматривается другими в качестве нации. При этом политическая власть вовсе не обязательно должна быть властью государственной. С этой точки зрения можно говорить о польской, чешской и ирландской нациях, даже в тот момент, когда эти группы уже утратили свою государственность, либо до того, как создали ее [345, с. 105].

Национальности, таким образом, по К. Дойчу, превращаются в нации тогда, когда они получают власть для реализации своих стремлений. В конечном итоге, если националистически настроенные силы одерживают верх и получают возможность использовать новое или старое государство в своих целях, возникает то, что принято называть национальным государством.

Наибольшую ценность в концепции К. Дойча представляют два момента. Во-первых, это попытка охарактеризовать этническую общность, народ с точки зрения циркулирования коммуникационных потоков как комплементарную информационную систему. Характерно, что в начале 1970-х гг. аналогичная попытка определения этнических общностей как «сгустков информации» была осуществлена и советскими учеными С. А. Арутюновым и Н. Н. Чебоксаровым [7, с. 8-30]. Во-вторых, это анализ социальных аспектов процесса трансформации национальности в нацию и роли национального сознания в нем. При этом необходимо подчеркнуть особую эпистемологическую значимость категории «национальность» как особого этапа в процессе консолидации нации.

Концепция К. Дойча, к сожалению, сегодня незаслуженно забыта. Модернизм в понимании нации чаще всего ассоциируется с именем британского социолога и антрополога Эрнста Геллнера. Его работы составляют целую эпоху в развитии теории нации. Более того, их популярность во многом была обеспечена предельной четкостью, логичностью изложения, особенно выигрывающей на фоне тяжелых для восприятия трудов К. Дойча.

Центральное место в объяснении феномена нации у Э. Геллнера занимает противопоставление двух типов обществ: аграр-но-письменного и индустриального [350, с. 98-145]. Экономической основой первого является производство продуктов питания в самом широком смысле слова. Оно основано на стабильной технологии, в которой улучшения представляются скорее исключениями, чем правилом. Стабильность технологии, как следствие пассивного характера отношений человека и природы, детерминировало иерархичность социальных отношений. Занимать высокое положение в этой иерархии было «куда более значимо, чем наладить эффективное производство, ибо это вряд ли был хороший вариант получить какой-либо статус» [350, с. 99].

Поддержание стабильности таких социальных систем требовало особых средств. Наряду с насилием и идеологией активную роль выполняла письменность, владение которой требовало формального образования и являлось отличительной чертой социальной элиты. В то же время подавляющее большинство остального населения овладевало культурой непосредственно в процессе собственной жизни. Э. Геллнер предложил называть первую форму культуры «высокой», а вторую — «низкой», не вкладывая в эти определения сколько-нибудь значимое оценочное содержание [350, с. 101, 102]. Первая отличается жесткой, устойчивой, стандартизированной формой, распространенной на большой территории, вторая — гибкостью, региональной изменчивостью. Самое главное то, что в таком обществе культурная (этническая) гомогенность как таковая имеет ничтожное (если вообще какое-либо) значение. Главным политическим принципом было «разделяй и властвуй». Культура крайне редко становилась основой для формирования политического единства. Термин нация в том случае, если он вообще употреблялся, обозначал относительно аморфное сообщество дворянства, как например «natio Polonus» в Речи Посполитой, включавшая украиноязычную (а также белорусско— и литовскоязычную — примечание наше. — П. Т.) шляхту, но не крестьян, говоривших по-польски [350, с. 104, 105]. Политические образования этой эпохи, как правило, оказывались или больше или меньше культурных общностей, а сознание и подданство людей, в них живших, выражалось в многочисленных и, нередко, противоречивых формах.

В отличие от стабильности, свойственной аграрно-письменно-му обществу, современное индустриальное общество основано на постоянном внедрении инноваций и росте производительности. В нем, что особо важно, кардинально меняется характер труда огромной массы населения: из преимущественно физического он становится преимущественно семантическим — требующим управления и контроля машинами. Новый характер труда требует новой, надличностной и внеконтекстуальной, формы массовой информации [350, с. 106]. Ее существование возможно лишь в том случае, когда все члены социальной общности владеют одними и теми же правилами формулирования и декодирования информации. Другими словами, они должны принадлежать к одной и той же культуре и эта культура должна быть «высокой», т. е. основанной на формальном образовании, в данном случае, массовом. Именно в этом анализе смены парадигм организации информационной жизни общества видно, что Э. Геллнер не только отталкивался, но и в значительной степени уточнил идеи социальной коммуникации К. Дойча.

Стандартизированная система массового образования чрезвычайно затратна и ее организация под силу лишь государству. Государство в данном случае становится организатором не только образования, но, главным образом, культуры, положенной в его основу. При этом в условиях жесткой борьбы между культура-' ми-государствами, единственный способ для одной культуры противостоять экспансии другой — это опереться на поддержку государства. «Как каждой женщине нужен муж, — афористично замечает Э. Геллнер, — при этом желательно ее собственный, так и каждой культуре нужно государство, также, желательно, собственное» [350, с. 110]. Так возникает новое общество, в котором распространение и поддержка культуры, а также обеспечение нерушимости ее границ становится заботой государства. Политическая структура и принятая система власти оправдываются двумя важнейшими факторами: насколько обеспечивается устойчивый экономический рост и насколько хорошо обеспечивается сохранение и развитие «высокой» культуры, положенной в основание массового образования. Иными словами, возникает ситуация, которую можно описать кратко: одна культура — одно государство, одно государство — одна культура [350, с. 110]. Таким образом, государство и «высокая» культура оказываются тесно связанными между собой, на основании чего и возникают нации.