Морские были

Никто не знал, что с помощью этих узелков Головнин вел свой дневник. Каждая нить и количество узелков означали определенное событие. В бумаге и чернилах капитану отказали, и он придумал необычное "письмо", которое читал свободно.

Однажды за таким "чтением" его застал тюремный начальник.

- Оставьте свои забавы, капитан, - это ведет к помешательству, - молвил он строго. - Сейчас я вам покажу кое-что более интересное...

Четыре японца внесли в коридор какой-то громоздкий предмет и поставили на пол. Головнин присмотрелся и бросился к решетке. Да, он не ошибся. Это был его сундук, оставленный на "Диане". Значит, корабль или захвачен японцами или разбился на скалах? Более страшной вести для капитана и быть не могло.

Он медленно отступил от решетчатой двери и, обессиленный опустился на койку. Японец смотрел с насмешливой улыбкой:

- Что? Узнаете, капитан?..

Головнин скрипнул зубами:

- Узнал... Вы - мастера пыток... В этом вам нельзя отказать.

Вскоре после этого старший тюремный чиновник объявил:

- Собираться в дорогу! Пленных приказано отправить в Мацмай.

И снова прочные петли легли на плечи и обвили грудь. За каждым пленником снова встали по два караульных. Город Хакодате, с его бесчисленными лавчонками, с игрушечными домиками, с толпами зевак на узких изогнутых улицах, с рыбачьими кораблями на близком рейде через два часа скрыла безлесная кремнистая гора...

В Мацмае мало что изменилось в условиях жизни моряков. Японский начальник в Мацмае оказался чином выше прежнего, хакодатского; замок его был богаче, прислуга многочисленней. Но веревочные петли на теле пленников остались все те же. Так же, как в Хакодате, пленников поместили в отдельную, специально для них построенную тюрьму. И даже вопросы, которые задавал им начальник, были не новые: большой ли Петербург, сколько в нем военных казарм, сколько в каждой казарме окон...

Через некоторое время старший помощник губернатора выехал со всеми материалами следствия в столицу для окончательного решения вопроса о пленных.

Наступила и прошла зима, близилась уже весна, а в положении пленных ничего не менялось, только кормить их стали еще хуже.

Иногда, по просьбе капитана, Алексей спрашивал караульных солдат о новостях. Ответ был всегда один и тот же:

- Плохие дела ваши, очень плохие! Если бы они были хорошие, столица ответила бы уже давно.

- Остается единственное, - говорил капитан Хлебникову, - бежать. Следовало попытать счастья еще в Хакодате. Но бежать мы сможем и отсюда, берег не так-то далек. С весной восточные ветры пригоняют сюда туманы. Дождемся такого ветра - и в путь. Я не вижу другого выхода...

- Я согласен, Василий Михайлович, хотя бы этой ночью, - откликался Хлебников без колебаний. - Однако следует со всеми нашими условиться. Матросы Макаров и Шкаев прямо настаивают - мол, скорее! А вот Васильев и Симанов почему-то молчат... Одно отвечают: "Как господин Мур скажет"... Почему это Мур и с какого времени стал для них старшим? И еще не знаю, как быть с Алексеем. Разве открыть ему, что начинаем готовиться? А вдруг донесет?..

- Сначала мы договоримся между собою,- решил Головнин. - Алексею можем сказать в самые последние минуты. С Муром я сам поговорю.

Он встретился с мичманом при первой же прогулке в коридоре. Медленно шагая рядом к дальнему углу, капитан спросил настороженно и тихо:

- Вы согласны, мичман, бежать?

Мур вытянул шею и удивленно обернулся к Головнину.

- Изволите шутить, Василий Михайлович? Куда бежать? На верную гибель?

- Бежать к морю. Мы захватим рыбачье судно и, пользуясь туманом, уйдем к Татарскому берегу или в самый Охотск. Гибель, конечно, возможна, однако возможен счастливый исход...

Мур не ответил. Продолжая шагать рядом, он тихонько насвистывал какой-то мотив. Повидимому, он думал. Головнин терпеливо ждал. Резко остановившись, вскинув свое нежное лицо, мичман проговорил насмешливо и как бы поучая:

- Хорошо для романа приключений... Оставьте эти наивные мечтания, капитан.

- С какого времени, мичман, вы стали позволять себе этот тон?..

Мур усмехнулся, показав белые ровные зубы.

- Разве вам не понятно, что с той минуты, как мы оказались, - кстати, по вашей вине, - в плену, вы перестали быть капитаном?

- Помнится, вы очень хотели отправиться со мной на остров? Я очень сожалею, что взял вас с собой...

- Я тоже очень сожалею о том часе! - воскликнул Мур. - Если бы я только мог подумать... Но перестанем об этом. Никто с вами не пойдет. Это во-первых...

- Со мной согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я попрежнему капитан... Это - русские моряки.

Мичман капризно поморщился.

- Русские! Васильев и Симанов тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее: совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.

- И на этом основании, - глухо спросил Головнин, - вы больше не считаете себя... офицером русского флота?

Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашел.

- Нет, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой...

На этом и окончился их разговор.

Молодой японец по имени Теске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в тот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его покровитель - сам буньиос оказал юноше особую, ласку: он потрепал его по щеке. Теперь Теске рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник тюрьмы с завистью смотрели на него и находили каждое слово его умным и многозначительным.

Повидимому, что-то многозначительное Теске решил сказать и пленным. По-русски он говорил еще неважно, однако объясниться ему помог Алексей.

Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Изгнав в 1806 году японских браконьеров из бухты Анива, этот лихой человек задержал наиболее задористых и важных из них и доставил их в Петропавловск. В следующем году на пути к Итурупу он высадил задержанных на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.

Что было написано в послании Хвостова? Почему, допрашивая русских моряков, японцы не проронили ни слова об этом письме?