Морские были

- Но я доверился их слову! - тихо ответил Головнин. - Слову изменников... И вы теперь страдаете из-за меня и жизнью платитесь, друзья мои... Я не боюсь смерти, нисколько не страшусь, но помнить, все время помнить о том, что я виноват и в страданиях ваших и в гибели - вот самая страшная пытка...

Михайло Шкаев, бывалый удалой матрос, с трудом повернул к Головнину лицо.

- Не те слова, капитан, совсем не те... Разве мы не общее дело делали? Или мы для веселья прибыли в треклятую эту дыру? А виновные - вот они, перед нами, отступники от слова...

Матрос Григорий Васильев сказал:

- Мы с вами до конца, капитан... И не о чем жалеть. Мы все равны и перед долгом, и перед смертью.

Солдаты встали, о чем-то пошептались в уголке, затем возвратились к морякам и ослабили петли, наложенные повыше колен.

Старший солдат кивнул Головнину на выход, и капитан первым вышел из палатки. Каждого пленного сопровождали двое японцев: один держал в руке конец веревки, другой, шагая рядом, держал на изготовку ружье... За воротами крепости старший солдат указал на узкую извилистую тропу, уходившую в горы. Пленные взошли на вершину холма. Головнин остановился и, взглянув на гавань, вскрикнул. Далеко на рейде, одетая белыми парусами, медленно плыла "Диана".

Хлебников тоже увидел судно. Плечи матроса поникли и затряслись.

- Василий Михайлович... Капитан!.. В последний раз мы видим родную "Диану"!..

Головнин покачнулся, слезы застилали его глаза, но он твердо сказал:

- Ты знаешь, что говоришь?! Мы не умерли, - мы еще живы!..

Он с силой рванул веревку; кровь брызнула из рассеченной кожи на кистях рук.

Шкаев скрипнул зубами:

- Эх, только бы товарищи рассчитались за нас!..

Капитан выпрямился, вскинул голову.

- О чем ты говоришь, Михаило?! Чтобы товарищи высадились на берег?.. Пуще смерти боюсь я безрассудной попытки выручить нас или мстить... Ведь они погибнут до последнего человека! Их - малая горстка, а видел, сколько в крепости солдат? Высадка - это гибель, и не только десанта - корабля. У Рикорда, я думаю, хватит расчета и хладнокровия, чтобы не сделать этой непоправимой ошибки.

Конвойный что-то крикнул и толкнул Головнина прикладом, другой натянул веревку, показывая на тропу. Едва передвигая ноги, Головнин сделал несколько шагов. Он снова хотел обернуться, но конвойный дернул веревку, и петли обожгли тело. Пошатываясь, Головнин отступил с тропы.

С рейда донесся залп. Как хорошо был знаком капитану гром этих пушек!.. Значит, Рикорд повел моряков в атаку.

Дальние угрюмые горы вдруг сдвинулись с мест и, как огромные волны, поплыли перед затуманенными глазами капитана. Хлебников пытался поддержать его, подставить плечо, но опоздал. Захлебываясь кровью, хлынувшей из горла, с почерневшим лицом, Головнин рухнул на тропинку.

С рейда снова донесся залп. Это был прощальный салют "Дианы".

Пленников вели на юг. Некоторое время они в сопровождении конвойных плыли в лодках по рекам, а затем, окруженные солдатами, шли каменными осыпями перевалов, зелеными долинами, усыпанной галькой приморской полосой.

Уже окончился июль и начался август. А они все шли.

Конвойные не снимали веревок. Раны на руках пленных гноились. В селениях, где останавливались на ночлег, конвойные обвязывали раны тряпьем и снова стягивали петли.

И все же на бесконечной этой дороге у пленников были и светлые минуты. В селениях и рабочих поселках, в разбросанных на побережье городках моряков окружали толпы простых людей... Эти люди давали пленным воду, табак, сушеную рыбу, зелень, рис... И трогала моряков эта сердечная человеческая доброта.

Восьмого августа пленники приблизились к городу Хакодате. Власти этого города уже успели изобразить пленение русских моряков как великий подвиг японского оружия. Люди вышли навстречу, чтобы посмотреть на пленных.

Удивленным молчанием встречала все нараставшая толпа семерых изможденных, измученных путников, в облике которых не было ни свирепости, ни злобы, ни готовности броситься на любого из японцев. Это были рослые, видно сильные люди, очень спокойные, равнодушно смотревшие вокруг.

Расталкивая толпу, солдаты повели пленников к тюрьме.

Сухощавый, с тусклыми безразличными глазами, с надменными складками по углам губ, начальник города неподвижно сидел на полу на возвышении, глядя в какую-то точку перед собой. Два секретаря его, в черных халатах, с кинжалами за поясами, сидели несколько позади. Места по обе руки начальника заняли два его помощника. Были здесь и телохранители, за все время встречи ни разу не подавшие голоса. С левой стороны у каждого из них лежали большие обнаженные сабли.

Пленных ввели и поставили перед начальником в два ряда: впереди капитана и офицеров, позади - матросов. Переводчиков, - Алексея и пожилого курила, с японской стороны, - усадили в стороне. Секретари поспешно придвинули к себе чернильницы.

Начальник задавал вопросы медленно, равнодушно.

Головнин назвал свою фамилию, имя, отчество, год рождения, имя и отчество отца, матери, чин, звание, место рождения, где учился и служил... Но эти расспросы были настолько пустыми, что он сказал начальнику напрямик:

- Нельзя ли, уважаемый, поближе к делу?

Выслушав переводчика, японцы засмеялись. А губернатор бесстрастным, скучным голосом повторил:

- Итак, имя, отчество, фамилия, место и год рождения?

Допрос являлся формой моральной пытки, рассчитанной на длительное психическое напряжение пленного. Несколько часов подряд Головнин, Хлебников и Мур отвечали на одни и те же, лишь видоизмененные вопросы, вспоминая, в каком именно часу "Диана" прибыла в Капштадт, когда проходила экватор, какие погоды встретили ее у Камчатки, сколько осталось в запасе провизии и воды.

Такие допросы повторялись очень часто. В тюрьме японцы тщательно следили за поведением заключенных. Больше всего удивлялись они их капитану. Этот человек нашел себе странное развлечение: он вязал узелки. Осторожно вытаскивал из манжета или из нашейного платка нитку, ссучивал ее в ладони и завязывал узелок. Этих ниток с узелками у него уже было много. Сосредоточенный, он подолгу сидел неподвижно, внимательно рассматривая узелки; губы его шевелились, он улыбался или мрачнел...