История русской армии. Том второй

Борьба с Наполеоном потребовала немало войск, а в связи с этим пришлось значительно усилить и офицерский состав. Правда, в 1812 г. при формировании ополчения было принято много чиновников, отставных или даже дворян на должность офицеров; многие из них в 1813 г. перешли в регулярные полки, а затем и совсем остались в армии на действительной службе, но все же убыль офицеров была велика. Военное ведомство было сильно озабочено увеличением офицерского контингента, стремясь количеством до некоторой степени уравновесить недостаточные знания выпускаемых офицеров. В наиболее тяжелую годину военно-учебные заведения производили выпуски даже дважды за год. Дворянский полк, например, в 1812 г. выпустил 1139 офицеров [80].

Изменившиеся после 1815 г. условия службы, в связи со взглядом Аракчеева на военное дело, заставили уйти многих офицеров, причем, как замечает князь Паскевич, многие «наши георгиевские кресты пошли в отставку и очутились винными приставами». Приходилось опять производить усиленные выпуски. Так, в 1823 г., по высочайшему повелению, были произведены в офицеры до окончания курса 122 воспитанника 1-го и 2-го кадетских корпусов, питомцев Дворянского полка, военно-сиротского дома и Царскосельского лицея [81]. Но такими экстренными выпусками нельзя было, конечно, радикально компенсировать недостаток офицерского состава.

Популярность военной службы среди дворянства уменьшается; вторжение Наполеона в Россию разорило немало помещиков, прожить же на одном казенном жалованье было трудно: после 1812 г. цены во всей России сильно поднялись. Это и вызвало прибавку содержания офицерским чинам, объявленную в день рождения государя, 12 декабря 1816 г.

Поскольку в период с 1801 по 1825 г. из всех военно-учебных заведений было выпущено только 16 тысяч офицеров, военное ведомство пришло к необходимости учредить особые элементарные школы для подпрапорщиков; с 1822 по 1825 г. такие школы организовали в Могилеве, при штабе 1-й армии; юнкерскую школу — при штабе 2-й армии, в местечке Тульчине, и корпусные школы — при Гренадерском корпусе и при корпусах 1-й армии. Учреждением всех этих школ имелось в виду подготовить молодых людей к офицерскому званию, дав им знания, необходимые для строевого офицера, образовав их нравственно и внушив им правила военной дисциплины; однако уровень знаний, почерпнутых будущими офицерами в этих школах, был невысок, а нравственные устои — непрочны, так как пребывание воспитанников в школах было непродолжительным, да и состав учителей подбирался случайный.

Даже в военно-учебных заведениях учебное дело было поставлено невысоко; польза от учителей-иностранцев невелика, а своих учителей было мало; программы поражали многопредметностью, учебники или отсутствовали, или устарели [82]. Служебное и материальное обеспечение учителей до 1819 г. было незавидное. По словам одного из современников [83], учителя нижних классов были «люди добрые и знающие», но некоторые из них настолько бедны, что «дозволяли кадетам пополнять пустые учительские карманы кусками хлеба, мяса, каши и масла в бумажках». В военно-сиротском доме учителю русского языка за 18 недельных часов полагалось жалованье 300 рублей в год!

Лишь когда во главе военно-учебных заведений стал гуманный граф Петр Петрович Коновницын (1819–1822), обратили наконец серьезное внимание на улучшение материальных условий, на лучшее размещение воспитанников, а главное, на их нравственное воспитание. К сожалению, граф Коновницын недолго пробыл на своем посту, и его влияние скоро было снивелировано. Нравы огрубели, уровень воспитания снизился, так как требования Аракчеева были диаметрально противоположны воззрениям графа Коновницына.

Достаточно указать, что стоявший почти 20 лет во главе 1-го кадетского корпуса (1801–1820) генерал Клингер, чрезвычайно ценимый главным начальником военно-учебных заведений великим князем Константином Павловичем педагог, говаривал: «Русских надо менее учить, а более бить!» [84]. И действительно, за исключением коновницынского периода, в военно-учебных заведениях процветали телесные наказания, суровое и грубое обращение как между воспитанниками, так и воспитателей с ними. Понятно, что при выходе в офицеры они переносили такое же обращение и на своих солдат, особенно если видели поощрение со стороны своего ротного, батальонного, а зачастую даже и полкового командира.

Генерал Киселев после вступления в должность начальника штаба 2-й армии писал Закревскому 13 июля 1819 г.: «Касательно до назначения будущих полковых командиров, то я здесь отличных действительно не знаю, батальонами ладят, но полк — дело другое» [85]. В это время уже резко бросался в глаза недостаток образования и воспитания среди начальников, начиная от самых младших. Во время службы с офицерами не занимались; стремились лишь превратить и офицеров, и солдат в машины, способные к однообразному и одновременному исполнению команд.

Долгое время анализом кампаний 1812–1814 гг. как бы перестали интересоваться. Описания и планы важнейших сражений, правда, были составлены генералом Толем, но они были распространены в самом ограниченном кругу специалистов. Интересно отметить, что в царствование Александра I появилось лишь два описания войны 1812 г.: одно — Д. Ахшарумова, а другое — Бутурлина, да и то на французском языке. Работы эти были в общем малоизвестны среди офицерства. Некоторые исследователи этой эпохи отмечают, что Александр I испытывал неприятное чувство при напоминании ему о событиях Отечественной войны, а особенно о Бородинском сражении, слава которого приписывалась Кутузову, что невольно умаляло в армии личность Александра. Случалось, что памятная дата этого сражения решительно ничем не отмечалась даже тогда, когда император этот день проводил в Москве.

Такое отношение Александра I вызывало подражание и у других, вследствие чего память о геройских событиях этой войны начала сглаживаться в нашей армии: о них не напоминали ни дни празднования, ни исследования хода кампаний, ни, наконец, те традиции и приемы обучения, жизненность которых подтверждали славные бои этой эпохи; наоборот, все, казалось, напоминало времена Павла. Как вполне справедливо писал генерал Паскевич в своих заметках: «В год времени забыли войну, как будто никогда и не было, и военные качества заменились экзерцирмейстерской ловкостью».

К тому же офицерство отличалось жестоким отношением к нижним чинам. «В течение службы моей я видел таких командиров, которые дрались потому только, что их самих драли», — писал Сабанеев Киселеву. В докладной записке о телесных наказаниях, составленной тем же Сабанеевым, между прочим сказано: «В полку от ефрейтора до командира все бьют и убивают людей, и как сказал некто: в русской службе убийца тот, кто сразу умертвит, но кто в два, три года забил человека, тот не в ответе» [86].

Грубое с офицерами и жестокое с нижними чинами обращение после 1820 г. стало входить в норму. Главнокомандующий 2-й армии граф Витгенштейн в своем приказе от 7 июля 1822 г. пишет: «Я заметил, что в некоторых полках 14-й дивизии господа полковые командиры весьма грубо обходятся со своими офицерами, забывая должное уважение к званию благороднаго человека, позволяют себе употребление выражений, не свойственных с обращением, которое всякий офицер имеет право от своего начальника ожидать. Строгость и грубость, взыскание и обида суть совсем различные вещи, и сколь первая необходима, столь вторая для службы вредна. Насчет же обращения с нижними чинами должен я заметить, что за учение не должно их телесно наказывать, а особенно таким жестоким манером, каким оно часто делается…»