Александр I и Наполеон

Военные действия возобновились — и опять неудачно для союзников. 21 марта при Арси-сюр-Об Наполеон отбросил Шварценберга, а 26-го под городком Сен-Дизье, где два месяца назад была одержана его первая в кампании 1814 г. победа, разбил русско-прусский корпус Ф.Ф. Винценгероде. Главное же, под впечатлением побед Наполеона теперь «едва не воспламенился для национальной войны» (по выражению И.Т. Радожицкого) французский народ.

В то время как фабриканты, биржевики, придворная знать, а частью даже министры и маршалы отходили от Наполеона, готовые предать его и договориться с союзниками, трудовые «низы», которым жилось в империи неизмеримо хуже «верхов», поддерживали императора. Для них Наполеон был альтернативой Бурбонам, а Бурбоны — воплощением дореволюционного режима, при котором рабочие были лишены минимума зарплаты, крестьяне — земли, те и другие — гражданских прав. Теперь, когда отечеству угрожало, как в начале революции, чужеземное нашествие, в обозе которого спешили вернуться на французский престол Бурбоны; когда рабочим и крестьянам приходилось выбирать между Наполеоном и Бурбонами, они предпочитали Наполеона. Вожди 6-й коалиции с тревогой узнавали о народных восстаниях и партизанской борьбе против союзных войск на занятой ими территории Франции [118].

В такой обстановке единственную и вполне реальную возможность победить дал бы Наполеону его призыв к национальной войне, к всенародному ополчению, которое уже спасало Францию от интервентов и сопутствующих им Бурбонов в 1792–1794 гг. Но такой радикальный шаг, который был бы в духе генерала Бонапарта, императору Наполеону не подходил. Генерал О. Себастиани вечером после битвы при Арси-сюр-Об прямо спросил императора, почему он не хочет «поднять нацию», и услышал в ответ: «Поднять нацию в стране, где революция уничтожила дворян и духовенство, а я задушил революцию? Это — химера!»

Был ли император так ослеплен блеском своих побед, что рассчитывал выиграть кампанию 1814 г. у противника, в семь раз численно преобладавшего только на полях битв обычной войны? Едва ли. Был у него, вероятно, и расчет на противоречия внутри коалиции, которые он надеялся усугубить своими победами и, таким образом, подтолкнуть коалиционеров к более выгодным для него условиям мира.

Как бы то ни было, после Арси-сюр-Об Наполеон задумал маневр с выходом в тыл союзникам, чтобы оттянуть их на себя от Парижа, а самому тем временем сблизиться с 40-тысячным корпусом маршала П.Ф. Ожеро, который бездействовал в Лионе. 26 марта после боя при Сен-Дизье он узнал от пленных, что союзники вместо того, чтобы повернуться к нему лицом, пошли прочь от него — на Париж! «Прекрасный шахматный ход! — воскликнул Наполеон. — Никогда бы не подумал, что генерал коалиции способен на это!» «Он забыл, — комментирует восклицание Наполеона А.К. Дживелегов, — что Шварценберг учился в его школе». Все было проще: подсказала союзникам «шахматный ход» и решила судьбу Парижа измена…

Наполеон не знал, что еще 17 марта в Труа, где размещалась штаб-квартира союзников, прибыл эмиссар Ш.М. Талейрана и агент Бурбонов барон Э. Витроль. Он передал Александру I нарочито неряшливую и безграмотную по форме (для конспирации) записку от Талейрана с настоятельным советом оставить Наполеона в тылу и спешить к Парижу, где союзников ждут. По свидетельству К.В. Нессельроде, эта записка уже «решила вопрос о движении на Париж». Пока союзники готовились к маршу, несколько сомневаясь верно ли их решение, Бог послал им (как они думали) еще одну удачу, которая сняла все сомнения. 23 марта казаки перехватили письмо Наполеона к императрице Марии Луизе, где говорилось: «Я пошел к Марне. Сегодня буду в Сен-Дизье». Так стало ясно, что Наполеон удаляется на восток от Труа. 24 марта союзники из Труа быстро пошли на запад — к Парижу.

У местечка Фер-Шампенуаз путь 100-тысячной армии Шварценберга преградили 25 тыс. французов под командованием маршалов О. Мармона и Э.А. Мортье. Союзники отбросили их и через четыре дня вслед за ними подступили к Парижу. Мобилизовав национальную гвардию, маршалы довели число защитников города до 40 тыс. 30 марта союзные войска, две трети которых составляли русские, пошли в атаку на Париж. Бой был упорным. Союзники потеряли уже 9 тыс. человек (из них 6 тыс. русских), когда Мармон поддался на уговоры Талей-рана и с согласия Мортье в 5 часов вечера капитулировал. Его парламентер поднялся на предместный холм Бельвиль к Александру I. Царь выслушал его и сказал: «Париж может довериться великодушию союзных государей». «Казалось, вселенная внимала в эту минуту словам его», — вспоминал бывший тогда рядом с царем А.И. Михайловский-Данилевский.

31 марта, с 10 часов утра до 3 часов пополудни, союзные войска торжественно, церемониальным маршем вступали в покоренную столицу еще недавно казавшейся непобедимой империи. Александр I в темно-зеленом кавалергардском мундире с тремя белыми крестиками орденов российского св. Георгия, австрийской Марии Терезии и прусского Красного Орла, в черной шляпе с белым султаном, ехал впереди своей свиты и гвардии на белоснежном коне по кличке Марс, которого подарил ему перед 1812 г. Наполеон. Слева и справа от царя гарцевали Фридрих Вильгельм III и кн. К.Ф. Шварценберг, представлявший Франца I (тот посчитал неудобным для себя участвовать в торжестве по случаю завоевания столицы, где царствовала его дочь). В первом ряду свиты монархов обращали на себя особое внимание прусский фельдмаршал Г. Блюхер и пожалованный накануне в российские фельдмаршалы М.Б. Барклай де Толли.

Александр Павлович переживал в то утро свой звездный час, апогей величия, славы и счастья. Теперь все было отмщено: позор и слезы Аустерлица, страшный урок Фридланда, унижения Тильзита и Эрфурта, пожар Москвы, горести Лютцена, Бауцена, Дрездена, Шампобера, Краона, Реймса… От полноты чувств он даже кольнул А.П. Ермолова и в его лице всех злоязычников: «Ну, Алексей Петрович, что теперь скажут в Петербурге? Ведь, право же, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка?» [119].

Парижане, в противоположность москвичам, и не помышляли ни жечь свою столицу, ни бежать из нее. Простонародье угрюмо взирало на завоевателей издалека, а буржуазная и особенно аристократическая публика заполняла тротуары, кровли, балконы и окна домов вдоль пути въезда союзных монархов. Роялисты — и явные, и скрытые — теперь все высыпали на улицы, бурно приветствуя «освободителей» и теснясь поближе к Александру I, который восхищал их эффектной наружностью, осанкой и улыбкой. «Царствуйте над нами! — кричали они царю. — Или дайте нам монарха, похожего на вас!» Александр отвечал им приветственными жестами и галантными репликами. Когда кто-то, протиснувшись совсем близко к нему, крикнул: «Мы уже давно ждали прибытия вашего величества!» — царь с улыбкой возразил: «Я прибыл бы к вам раньше, но меня задержала храбрость ваших войск»…

А что же Наполеон? Узнав в Сен-Дизье, что Главная армия союзников пошла на Париж, он приказал своим войскам спешить на выручку столицы, а сам, опережая их, помчался распорядиться до их прибытия отрядами Мармона и Мортье. В ночь с 30 на 31 марта он прибыл в Фонтенбло и здесь узнал, что Париж капитулировал.

С утра 31 марта, когда союзники торжественно вступали в Париж, Наполеон начал готовиться к битве за освобождение столицы. Его войска стягивались к Фонтенбло. 5 апреля он рассчитывал собрать 70 тыс. человек и повести их в бой. Накануне, 4-го, он вызвал к себе маршалов Л.А. Бертье, М. Нея, Ф.Ж. Лефевра, Ж.Э. Макдональда, Н.Ш. Удино и А. Монсея, изложил им свой план. Маршалы, понурившись, долго молчали, а потом Мишель Ней, «храбрейший из храбрых», сказал то, о чем они все думали: «Государь, армия не пойдет на Париж». — «Она повинуется мне!» — «Нет, государь, она повинуется своим генералам». — «Чего же вы хотите, господа генералы?» Маршалы чуть не хором ответили: «Отречения!»

Взгляд, которым Наполеон обвел взбунтовавшихся соратников, сулил им один из тех взрывов ярости, что приводили в содрогание самых мужественных людей. Но на этот раз император пересилил себя. «Ступайте, господа! — отпустил он маршалов. — Я подумаю и скажу вам свое решение».