Среди красных вождей том 1

XXI

Вскоре по моему вступлению в Наркомвнешторг, в Петербург — это было в конце августа 1919 года — пробившись через блокаду, пришел шведский пароход "Эскильстуна" под командой отважного капитана Эриксона. Небольшой, всего в 250 тонн водоизмещения, пароход этот привез такие нужные в то время то­вары, как пилы, топоры и пр., заказанные еще до блока­ды. В то глухое время приход "Эскильстуны" представлял собою целое событие и совнарком поручил мне лично принять его. Пришлось экстренно выехать в Пе­тербург.

Я не был в Петербурге, свыше двух лет. Все мое имущество было расхищено, квартира реквизирована. Друзья и знакомые, захваченные всеми перепитиями смут­ной эпохи, частью рассеялись, частью пришипились, ча­стью вступили в советскую службу. Город поразил меня своим захолустным и выморочным видом. Трам­ваи почти не двигались. Извозчики попадались в виде ар­хеологической редкости. У Николаевского вокзала к при­ходу поезда собралось несколько (это была для меня бью­щая в глаза и в сознание новость) "рикш" для перевоз­ки багажа… Закрытые магазины, дома со следами повреждений от переворота… Унылые, часто еле бредущие фигу­ры граждан, кое-как и кое - во что одетых… Улицы и тротуары поросшие, а где и заросшие травой… Какой то облинялый и облезлый вид всего города… Как это было непохоже на прежний нарядный Питер…

Навстречу мне на вокзал явился с автомобилем комиссар Петербургского отделения наркомвнешторга Пятигорский, и я поехал в гостиницу "Acтория", пред­назначенную для высших чинов советской бюрократии.

note 287"Астория" поразила меня после Москвы своей чистотой и порядком.

Поразило меня и еще кое-что: едва я успел войти в отведенную мне комнату, как явившийся вслед за мной служащий, записав мое имя и пр., передал мне особую карточку на право получения в "Астории" в течение недели сахара, хлеба, бутербродов…

Съездив на пристань у Николаевского моста, где была пришвартована "Эскильстуна" и приветствовав ка­питана, я поехал в помещение отделения комиссариата, где ознакомился с делами его. Поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Пятигорский был не на месте. Он же сам сообщил мне, что Зиновьев тоже недоволен им, и просил меня о другом назначении. Служащих в отделении было много и все они бы­ли в каких то слишком фамильярных отношениях с Пятигорским, некоторые были у него на побегушках по его личным поручениям. Отчетность была в крайнем беспорядке, как вообще и все делопроизводство…

Возвратившись в Москву, я повидался с Красиным и сообщил ему о моих петербургских впечатлениях.

— Что касается Пятигорского, — сказал он, — ты напрасно отменяешься сместить его. Хотя он и мой ставленник, но я за него не стою, мне тоже кажется, что он никуда негоден… вообще, это просто настоящий прохвост. Вот и Зиновьев жалуется на него…

— Да, но кем его заменить, — заметил я, — это не так то легко? Ведь в Петербурге наш комиссар — это персона: нужен и представительный и понимающий дело человек.

— Видишь ли, — как то нерешительно и смуща­ясь сказал Красин, — относительно кандидата на эту note 288должность… гм… А что бы ты сказал, если бы я предложил моего кандидата, или, вернее, кандидатку?..

— Ну, еще даже кандидатку… Нет, брат, я думаю, это не годится… куда тут еще с женщинами…

— В смысле представительства моя кандидатка вне конкуренции, — она всякому даст десять очков вперед… Словом, это Мария Федоровна Андреева…

— Как? Артистка?… бывшая жена Горького?.. Ну, час от часу нелегче.

— Она самая. Меня очень просит за нее ее сестра Екатерина Федоровна, и я обещал поговорить с тобой о ней…

— Но, милый мой, — возразил я, — ведь ее назначение это будет просто скандал… подумай сам об этом…

— Да, конечно, толки будут, — согласился Красин, — это что и говорить… Но ее кандидатуру выдвигает и сам Зиновьев и очень настаивает…

Андреева была назначена. И, как я предвидел, на­чались толки и пересуды, усмешки, намеки… Правда, боль­шая часть этих слухов и пересудов доходила до меня лишь косвенно, но по временам мне приходилось и лич­но выслушивать крайне неприятные заявления. Так, од­нажды мне позвонил по телефону Рыков, который в то время был председателем Высшего совета народного хозяйства и одновременно председателем Чрезвычайной комиссии по снабжение армии. У меня с ним были нередкие сношения по делам, так как эта комиссия довольно часто давала поручения по закупке разных предметов. В данном случае речь шла по делу, касающемуся петербургского отделения. По обыкновению, сильно заика­ясь, Рыков, изложив сущность дела, спросил меня:

— А ваше петербургское отделение справится с note 289этим заданием? Ведь у вас там новый комиссар… в юбке…

— Дело будет сделано, Алексей Иванович, — ответил я, пропуская намек.

— Да. Вы думаете она справится?… Ха-ха-ха, ну, и чудаки, назначили кого комиссаром!.. Ведь быть комиссаром по торговым делам, это не то, что петь на сцене "тру-ла-ла, тру-ла-ла"…

По правде говоря, я не мог не согласиться с Рыковым в этой злой оценке, продиктованной ему, по­мимо всего, его крайне недружелюбным отношением к Красину, о причине которого мне как то никогда не приходилось говорить с последним.

Рыков, во всяком случае, представляет собою крупную фигуру в советском строе. Хотя наши отношения с ним не выходили за пределы чисто официальных, у меня создалось на основании их вполне определенное мнение о нем. И я лично считаю его человеком крупным, обладающим настоящим государственным умом и взглядом. Он понимает, что время революционного напора прошло. Он понимает, что давно уже настала пора сказать этому напору "остановись!", и приступить к настоящему строительству жизни.

Он не разделяет точку зрения о необходимости углубления клас­совой розни и, наоборот, является сторонником смягчения и полного сглаживания ее, сторонником полного уравнения всех граждан, — иными словами, сторонни­ком внутреннего умиротворения страны. Поэтому он враг того преобладающего значения, которым пользу­ются в СССР коммунисты, эта новой формации привилегированная группа — сословие, напоминающее своими бессудными и безрассудными поступками, своею безна­казанностью, какие бы преступления они не совершили, note 290былых членов "союза русского народа", которым, как известно, все было нипочем. Человек, очень умный и широко образованный, с положительным мышлениeм, он в советской России не ко двору. И понятно, он не может быть "сталинцем", не разделяет безумной политики "чудесного грузина", толкающего наше отечество в глубокую пучину катастрофы, всей глубины, всего ужаса которой мы и представить себе не можем. И понятно поэтому, почему правящая клика считает его не своим, чуждым себе, ибо его позитивное мышление не могло не привести его к сознанию необходимости оста­новиться на достигнутых и завоеванных позициях и, окопавшись в них, стать на путь творческой работы по восстановлению России. А это сознание не могло не привести его к тому, что на советском языке называется "правым уклоном".

Я лично знаю Рыкова очень мало. Но то, что я знаю о нем, говорит за то, что это лично честный человек. И это я могу доказать тем известным мне фактом, что в то время, когда громадное большинство советских деятелей, не стесняясь пользоваться своим привилегированным положением, утопали и утопают в роскоши и обжорстве, Рыков, страдая многими болезнями, просто недоедал. И вот, когда я был в Ревеле в качестве уполномоченного Наркомвнешторга, один из моих дру­зей — с гордостью скажу, что это был Красин, к ко­торому Рыков относился, как я выше сказал, крайне враждебно и который просил меня не выдавать его — обратился ко мне с просьбой послать Рыкову разных питательных продуктов (Теперь, когда Л. Б. Красина нет в живых, я позволю себе нарушить эту небольшую тайну, которая вносит известную черту в характеристику покойного.. Несмотря на вражду, Красин, по-видимому, ценивший Рыкова, как государственного деятеля, позаботился о нем. — Автор.).