Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Всего в гвардейских полках числилось около 200 офицеров. Таким образом, за уничтожение Верховного совета, но и за ограничение самодержавия высказалась значительная часть решающей политической силы, сосредоточенной в Москве.

И главной задачей партизан самодержавия было перетянуть на свою сторону "болото" и максимум гвардейцев.

Они вели свою работу исподволь и тонко. Князь же Дмитрий Михайлович "со товарищи" по необходимости давали своим противникам против себя мелкие, но постепенно накапливающиеся в грозную массу козыри. Поскольку в фундамент будущих реформ заложен был полезный, как они считали, обман, то до приезда императрицы верховники не решались не только обнародовать факт "ограничительной записи", но и официально объявить о смерти Петра II. Хотя фельдмаршал Долгорукий и настаивал на опубликовании кондиций и письма Анны, их утверждавшего, но двое Голицыных с ним не согласились. Они считали — и не без оснований, — что смена формы правления без личного подтверждения Анной законности происшедшего будет воспринята простым народом как узурпация власти верховниками и даст клевретам самодержавия сильные способы для смущения умов и организации беспорядков.

Ситуация сложилась абсурдная — все, разумеется, знали и о смерти императора, и о приглашении новой императрицы, но официально всего этого для народа как бы не существовало.

Поскольку официальных объявлений об ограничении императорской власти сделано не было, то Совету пришлось в разного рода документах именовать Анну старым титулом — то есть самодержавной. Смесь торжественной решимости и хмурой нерешительности в действиях князя Дмитрия Михайловича постепенно — в течение первых двух недель — составила опасное политическое вещество. Причина этого парадокса более или менее ясна — знаток и поклонник европейского государственного права, Голицын пытался отыскать пути осуществления благих, но, строго говоря, незаконных деяний максимально законными методами.

Задача, поставленная перед собой Голицыным, была совершенно невыполнима еще и потому, что, сломав и закон, и традицию, решая все проблемы с точки зрения самодержавного, а не государственного права, первый император сбил все представления о законности. Установления менялись на ходу, общественное правосознание, для Московского государства основополагающее, потеряло всякие ориентиры.

Князь Дмитрий Михайлович именно в силу этих обстоятельств не мог следовать указаниям теории естественного права — положиться на общенародное мнение. Европейские идеи оказались непригодными. Он, как и Петр, импровизировал по ходу дела. Но в отличие от самодержца, каждое решение которого было в своем роде законным, поскольку исходило от лица, стоявшего выше закона, Голицын должен был свои действия оправдывать. Причем то, что казалось ему справедливым, полезным России и потому целесообразным, а стало быть, оправданным, вовсе не казалось таковым его противникам.

Петр в подобных случаях прибегал к неоспоримому аргументу — штыку, плахе, дубинке. У князя Дмитрия Михайловича, даже при поддержке двух фельдмаршалов, такие возможности были очень и очень ограниченны, а чем далее, тем более становились проблематичными.

Покойный Петр поставил своих живых противников в безвыходное положение. Чтобы их действия в вопросах престолонаследия воспринимались гвардией и бюрократией как законные, они должны были ориентироваться на его, Петра, заветы, поскольку законов как таковых он в этом отношении фактически не оставил, заменив их произволом персоны на престоле. Но коль скоро реформаторы и пытались снять, отменить эти заветы, то были обречены на беззаконие.

Ища способ вырваться из порочного круга, Голицын запутался сам и запутал своих соратников — и реальных, и потенциальных.

У его противников положение было куда проще — он должен был строить нечто новое, сообразуясь с меняющейся сегодняшней реальностью, их же задача состояла в том, чтобы сохранить старое, ориентированное на формы вчерашнего дня. Им не нужно было ничего искать и оправдывать. Идеализированная вчерашняя реальность сама по себе служила оправданием их действий.

После смуты на собрании чинов 2 февраля, после прямого столкновения, выразившегося в аресте влиятельного Ягужинского и его агентов, Голицын понял, что пора прибегнуть к привычной и потому успокоительной процедуре.

Высшее духовенство с Феофаном во главе уже 19 января, как мы помним, хотело отслужить благодарственный молебен по случаю избрания Анны. Верховники тогда не разрешили это сделать из-за неопределенности обстоятельств. В частности, еще неизвестно было, как титуловать новоизбранную царицу с урезанной властью. Однако за две недели ситуация не только не прояснилась, а еще более запуталась; и надо было что-то предпринимать, надо было объявить наконец народу — кто же занимает российский престол. Форма титулования определяла характер власти и, естественно, отношение народа к августейшей особе. Форма титулования императрицы определяла, таким образом, и границы власти Верховного тайного совета, приближая князя Дмитрия Михайловича к его великой цели или же удаляя от нее.

То обстоятельство, что верховники с самого начала не озаботились проблемой титулования, вызвало цепь событий, все более и более затруднявших жизнь князя Дмитрия Михайловича. Через несколько дней после смерти Петра II "С.-Петербургские ведомости" напечатали без ведома Совета известие о смерти императора и о том, что "избрана в Высоком Тайном Совете Императрицею и Самодержицею Всероссийскою Ея Высочество Государыня курляндская, Анна Иоанновна".

Слово было сказано — Анна в официозе наречена была Самодержицею. Верховный совет не обратил в тот момент на это внимания, но не все были столь неосмотрительны.

Корсаков точно охарактеризовал происходившее в первые дни февраля:

Эти промахи только теперь восстали перед верховниками в настоящем свете. Кн. Д. М. Голицын не мог не заметить, что он все более и более теряет под собой твердую почву, вступая на скользкий путь противоречий. Нужно было поставить вопрос о титуле так, чтобы удовлетворить большинство, недовольное Верховным советом, и вместе с тем заручиться возможностью сделать впоследствии необходимые изменения. Для этого, разумеется, всего удобнее прикрыться самодержавною властью Анны Иоанновны, которая выражалась бы только в титуле, а на деле была бы в полной зависимости от Верховного совета [100].

Но для того чтобы произвести этот головоломный маневр, необходимо было иметь прочную опору, которая давала бы возможность игнорировать на первом этапе общественно-психологический стереотип, для которого титулование было мощным опознавательным знаком, символизирующим самое реальность. Этой опоры у Голицына, как быстро выяснилось, не было. Он вступил в неразрешимое противоречие с самим собой, попытавшись использовать для радикальной реформы власти средство, всецело принадлежащее старой, враждебной системе, — бездумное послушание. И сокрушительно просчитался…

2 февраля, после собрания чинов, на заседании Совета дано было разрешение Синоду, настойчиво этого добивавшемуся, провести молебен в Успенском соборе.

Феофан недаром так жаждал молебствия. Задуманный им ход был прост и беспроигрышен. 3 февраля при большом стечении народа, в присутствии генералитета, шляхетства и самих верховников, протодиакон по приказанию Синода, решающее слово в котором принадлежало архиепископу Новгородскому, провозгласил Анну самодержицею… Князь Дмитрий Михайлович вряд ли ждал такого ясного вызова и кипел от ярости. Но делать было нечего. Переломить народное представление могла только сама Анна. Теперь окончательно отпала возможность публикации "ограничительной записи" даже вместе с письмом императрицы. Эта публикация вступила бы в народном сознании в необъяснимый конфликт с услышанным на молебствии. А провозглашение с амвонов было главным и самым авторитетным источником информации о государственных делах и в послепетровское пятилетие, когда поблек авторитет императорской власти.