Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21-22.

Чаще всего пассивное сопротивление выражалось в отказе работать или

сотрудничать с советскими властями, сообщать нужные сведения о городских и

производственных объектах. Екатерина Петровна Кожевникова рассказала о

дружбе с одной местной немкой:

— Она шила на всех. И чтобы взяла что-нибудь за работу — ничего не брала.

«Ведь вы, — говорит, — столько настрадались, что я не сочту за труд сделать для

вас что-нибудь бесплатно». А муж у нее был эсэсовец. Он при немцах

обслуживал подземные коммуникации в Приморске, то есть водопровод,

канализацию. Он знал все планы. Ничего не сказал! Вот настолько был вредным.

Все ходил, улыбался, вежливый такой. Вот выпало из памяти, как его звали. И

сколько его ни приглашали в управление — надо же ведь было коммуникации

подземные восстанавливать — ничего-ничего не сказал.

В некоторых историях порой трудно понять, что стало причиной

преступления: слепая ненависть к врагу или отчаяние человека, оказавшегося в

невыносимых условиях. Такую историю нам рассказал Нико

лай Васильевич Сорокин, в те годы работавший учителем в городе

Гвардейске:

— У нас в школе, на подсобном хозяйстве, сторожем был немец по фамилии

Найман. В то время было очень голодно, и вот стали замечать, что с огорода

много чего пропадает. Вызывает Наймана директор, а директором у нас была

товарищ Венедиктова. Говорит: уволит. Найман оправдывается, что он тут ни при

чем, огород просто ограбили. Огород грабили подряд три раза. И директор школы

сторожа уволила. А что значит по тем временам лишиться работы — это

лишиться продовольственных карточек. Найман, хотя его жена работала

техничкой в школе и получала продовольствие по карточкам, принципиально

отказывался есть эти продукты. От голода он стал пухнуть, совсем обессилел. И

решил он отомстить. Нашел немецкий штык. В один из дней занятий в школе не

было. Директор жила на первом этаже школы, он постучал к ней в дверь — ее

дома не оказалось. Тогда он стал ожидать ее за дверью. Вскоре она пришла,

137

увидела, что он стоит, и говорит ему: «Заходи, Найман, заходи». Повернулась

лицом к двери, чтобы ее открыть, а он ударил ее штыком по голове. Но силенок

не хватило, удар был слабый. Она повернулась к нему лицом, он ударил еще раз,

уже по лицу — порезал губу. Она закричала — Найман убежал. Директора сразу

направили в госпиталь, а его стали искать — и нигде не могли обнаружить.

Немцы все переполошились и стали активно помогать, по своему прежнему

опыту они догадывались, чем это могло обернуться для них. Поэтому они сами

были заинтересованы его найти. И вот совершенно случайно нашли его в

уличном туалете — им почти никто не пользовался. Найман залез внутрь и стоял

там со своим штыком. Сделали петлю и достали его. На руке у него запеклась

кровь, видимо, он хотел покончить с собой, но от слабости не смог этого сделать.

При помощи шланга пожарной машины его отмыли. Был затем суд, ему

присудили сколько- то лет. После отсидки он был депортирован в Германию.

И все-таки приведенные нами примеры относятся скорее к исключениям.

Правилом были лояльность и выполнение приказов новой власти.

Из домов в подвалы и мансарды

Среди первых распоряжений, которые круто изменили привычный образ

жизни коренного населения, был комплекс мер по «квартирному вопросу».

Справедливости ради надо сказать, что для многих немцев привычный образ

жизни изменился еще раньше. Как уже говорилось, вместе с отступающей

германской армией в путь двинулись тысячи и ты-

сячи местных жителей. Кому-то удалось перебраться на запад, но многие, не

выдержав тягот перехода, останавливались на полпути. По свидетельству

очевидцев, особенно много беженцев скопилось в Зеленоградском и

Багратионовском районах и, конечно, в самом Кенигсберге.

После окончания военных действий новые власти были озабочены

установлением эффективного контроля над местными жителями: «В Кенигсберге

их старались селить компактно. На отдельных улицах жили только немцы,

например, на нынешней улице Чернышевского» (Яков Лукич Пичкуренко).

Екатерина Максимовна Коркина назвала еще одни район —- Сад-Розенау

(нынешнее Борисово), куда «немцев переселяли из своих домов практически без

вещей». В поселке Поречье Прав- динского района оставшихся жителей

разместили в помещении склада (Екатерина Афанасьевна Букштан), в

Железнодорожном — на двух улицах возле аптеки (Иван Васильевич Самара).

В Маршальском перед приездом советских переселенцев немецкое

население перевели в здание будущего сельсовета. «Они не хотели уходить из

своих домов, —- вспоминает Николай Васильевич Купчин.— Это были в

основном пожилые люди, женщины и дети-подростки. Но им сказали, что их все

равно будут отправлять в Германию».

Примерно такой же была картина по всей области. Везде бывшие хозяева

«уплотнялись». Не всегда это означало выселение, зачастую немецкой семье

оставляли одну комнату из четырех-пяти, которыми они владели. Поэтому,

несмотря на старания властей ограничить контакты советских граждан с

немцами, вплоть до 1948 года жилые кварталы часто имели смешанный

национальный состав. При этом наши переселенцы занимали квартиры, а немцы

перемещались в подвалы, мансарды и на чердаки.

Мария Дмитриевна Машкина, живущая в Калининграде с 1946 года,

рассказывает:

—- Я сначала не знала, что в подвалах живут немцы. Но однажды пошла за

водой и спустилась за ней в подвал по приставной лестнице. Смотрю, а там

138

семья живет, говорят по-немецки. Я испугалась, но они приняли меня очень

радушно, а пожилой мужчина-немец помог мне вынести ведро наверх.

— В подвале нашего дома на улице Гоголя тоже жила немецкая семья:

старик, женщина лет сорока и три девочки школьного возраста, — говорит Мария

Павловна Тетеревлева, приехавшая в Калининград в апреле 1948 года. — Но я их

видела буквально несколько недель, потом они уехали. Наши соседи —

армянская семья, которые и выселили немцев в подвал, кое-что рассказывали —

без злобы, совершенно равнодушно. Им казалось абсолютно естественным

выгнать эту

семью и также естественно пользоваться их услугами: женщина (кажется, ее

звали Марта) шила и стирала одежду, белье моим соседям.

Матрена Федотовна Букреева, Мария Семеновна Фадеева и некоторые

другие наши собеседники приписывают инициативу переселения немцев

военным, а Елена Ивановна Н е б е р о добавляет, что им помогали «домоуправы

из числа самих немцев». Впрочем, встречались и другие объяснения, например,

такое: «Они жили в подвальных помещениях потому, что там теплее и

безопаснее. Окна небольшие — они русских боялись» (Мария Николаевна

Токарева).

Вновь прибывшим советским переселенцам обычно говорили, что хозяева

дома, в который их поселили, бежали в Германию. Но иногда встречи все-таки

случались. Анна Александровна Гуляева в 1947 году прибыла в совхоз № 73

(бывший немецкий поселок Голгарбен):

— Через два дня после нашего приезда пришла хозяйка дома и стала

разговаривать со мной по-русски. Я была удивлена, почему немка так хорошо

знает наш язык. Но потом она мне объяснила, что еще с Первой мировой войны

они жили в России. И только в 1935 году снова уехали в Германию. Мы с ней как-

то сразу нашли общий язык. Она попросила у меня порошок, который находится

на чердаке. Этого красного порошка было там очень много, я не знала, для чего

он. Оказывается, он был от блох и клопов. Она говорила, что в том доме, куда их

поселили, очень много блох и клопов. Потом она приходила еще несколько раз и