Хроники российской Саньясы (Из жизни Российских мистиков - Мастеров и Учеников 1960-х - 1990-х)

Относительно всех этих состояний - сатори, самадхи, - наиболее опытные, образованные специалисты, например Судзуки, ссылаясь на кого-то из древних, писали, что настоящее самадхи и сатори возникают не на коврике. Самадхи на коврике, в медитации, - это еще не истинное самадхи. Настоящее самадхи проявляется в повседневной жизни, реализуется и имеет четкий объективный результат.

Глава 9

No20 (Владимир Донченко)

...И вот я в Киеве, у легендарного "Номера Двадцать", известного "деми-стификатора мистики", автора многочисленных самиздатовских текстов, которыми, с середины семидесятых годов, зачитывалось множество Искателей во всех регионах страны.

Киев, 26.01.1999.

Влад: - Почему вы решили встать на Путь?

N220: - Я не решил, так вышло. Особенность моего Пути состояла в том, что начался он непроизвольно. Оккультная литература, в которой упоминалось о Пути, попадала мне в руки и до того, но ничего ценного, кроме забавных словосочетаний, я в ней не находил. Я был насмешником, циником и весельчаком. А потом я на какое-то время был вырван из обычной своей среды обитания и... кое-что переживал. И когда затем в руки ко мне попали комментарии Рамачараки к "Свету на пути" Мабель Коллинз, я прочел там о себе - о том, что я переживал. Это было очень точное описание. Но, что было для меня самым важным и определило дальнейший путь, - мой опыт описывался не теми словами, которыми бы я описывал его сам. Вместе с тем не узнать его было невозможно: это был опыт тех же переживаний, описанный другим человеком. И это стало для меня ключевым открытием: непосредственный опыт может описываться по-разному. Я раз и навсегда усвоил, что интеллектуальные конструкции представляют собой не более (и не менее) чем средство организации и передачи опыта. Звучит вроде бы самоочевидно. На самом деле, однако, это довольно редкое постижение, - во всяком случае, я немногих духарей встречал, которые бы действительно понимали роль и место мысли. В большинстве своем они были жертвами каких-то ментальных фиксаций концепций, с которыми непроизвольно отождествляли свой опыт, - или страдали "детской болезнью левизны в дзен-буд-дизме", отрицая значение мысли вообще.

А потом я стал развивать успех.

В: - Успех?

No20: - Ну да. Для меня было несомненным, что я без всякой посторонней помощи сделал первые шаги по какому-то пути, который, оказывается, известен и описан.

В: - У вас был учитель?

No20: - Внешнего учителя не было, учитель был внутренний.

В: - Что это за внутренний учитель?

No20: - Я прочел о нем у того же Рамачараки. Какие-то стороны моего опыта описывались там в терминах "внутреннего учителя". Речь идет о возможности получать из глубины души неведомое тебе ранее знание, причем получать его в законченной, едва ли не афористичной форме. С таким учителем у меня были серьезные отношения, и все мои тексты были написаны с его помощью. Но благодаря изначальному постижению разницы между опытом и его концептуализацией, у меня это не приняло форму контактерства, вещания от имени потусторонней сущности.

В: - А как это у вас происходило?

No20: - Впадая в другую крайность - крайность объективизма, - можно сказать, что это был опыт сознательно-культивирующего отношения к интуиции. Говорят о бытовой интуиции, научной интуиции и т.п. Суть в том, что интуиция может давать ответы на любые действительно значимые для тебя вопросы. Для меня тогда самыми главным вопросом был вопрос о смысле жизни. Внешние, даваемые другими ответы я не ощущал таковыми, для меня это были просто слова. Гораздо интереснее было задавать этот вопрос самому себе: я не находил на него в себе не то что ответа, - никакого отклика вообще. Я ощущал лишь мягкое, гасящее звук молчание. Молчание это представлялось мне даже забавным: как же так, - задаешь вопрос, ну хоть бы эхо какое услышать! Полная тишина. Несмотря на это, от вопрошания я не отказывался. Равно как не отворачивался и от факта его безответности. Я ясно ощущал, как вопросы мои уходят куда-то в глубину; меня не покидало чувство, что там что-то есть. Я был открыт миру, принимал живое участие в молодежных тусовках, впитывал подобно губке жизненный опыт. Но все это происходило в присутствии и на фоне внутреннего молчания, - я все время краем уха прислушивался к нему. И, по-видимому, когда подошел срок, там, в глубине, все, что нужно, интегрировалось, и совершенно неожиданно для меня вышло на поверхность. Это случилось ночью, коща я ехал в поезде на третьей полке общего вагона. В мое сознание вошло слово. Смысл жизни оказался простым, как сибирский валенок.

В: - И в чем же смысл жизни?

No20: - Ну какой смысл произносить сейчас какое-то хорошо известное слово? Ясное дело, что оно так словом и останется. Но для меня за ним стояла вся совокупность моего опыта. Это была вершина некоего айсберга, всплывшего из глубин души. Эта вершина была неотделима от айсберга и вне его не имела смысла.

Потом новое знание стало открываться мне опять и опять. Причем оно представлялось мне всякий раз несомненно истинным, поражало своей самоочевидностью. Пытаясь постичь природу этих откровений, я понял, что они являются не чем иным, как самопроизвольной интеграцией моего опыта, опыта моих собственных попыток осмысления жизни. Более того, я обнаружил, что механизм этот по сути дела идентичен с частично уже освоенным мною механизмом творчества, появления ("создания") новых образов, - я был тогда художником. Когда я прочувствовал, как материал загружается в бессознательное, как он выходит затем в преображенном виде на поверхность, и какие для этого необходимы условия, я стал культивировать их, то есть обслуживать этот механизм сознательно. Точнее, я стал служить ему. Потому что ключевым в этом процессе было личное отношение к нему как К Учителю, а не просто как к "механизму" интуиции или творчества. Я начал взаимодействовать с ним, я сознательно вступил с ним в личные отношения, и тем самым чрезвычайно интенсифицировал этот внесознательный источник знания.

Должен сказать, что такая работа с глубинами своей души - это работа на грани одержимости. Непроизвольная концептуализация такого рода личных отношений, отождествление этого опыта с некой частной мыслеформой приводит к появлению всяких ''тибетских Махатм", "космических разумов" и тому подобных прелестей духовной жизни. Но сам по себе этот механизм реален. Он работает и, если человек не впадает в соблазн самоцельной его эксплуатации, вполне может работать конструктивно. Это именно тот источник, из которого люди получали новое знание во все времена, - знание, которое воспринималось как откровенное и продолжало воспроизводиться затем последующими поколениями. Источник этот в разные времена называли по-разному. Я могу говорить о нем как о "внутреннем учителе" или "механизме интуиции"; однако тонкость состоит в том, что сам для себя я его окончательно никак не называю. Я действительно склонен трактовать его как "интуицию", но вовсе не считаю такую безличную трактовку оптимальной. Как бы там ни было, именно способность не смешивать внутренний опыт и его интерпретацию помогла мне не слететь с катушек в условиях отсутствия внешнего учителя как критерия нормы и защитника психического здоровья.