Мирное время

- Ты был рабочим, Шамбе?

- Ну, был.

- Я дехкан. А Кадам у нас будет от военных. Вот тебе и трибунал.

- Ты шутишь, Бачамат.

- Зачем шучу? Это Пименов будет шутить на нашей могиле.

- Ты прав, пожалуй. Это и есть третий вариант.

- Что такое вариант, Шамбе?

- Это сейчас не важно. Некогда объяснять.

- Что же мы должны сделать? - спросил Кадам.

- Мы должны написать приговор и... привести его в исполнение.

- Ну, что ж, давай.

Все трое задумались. Шамбе вынул из сумки бумагу, обкусал кончик карандаша и написал:

Именем Таджикской республики". Потом подумал и крупными буквами вывел:

"ПРИГОВОР"

Он тщетно вспоминал, как составлял протоколы собраний ячейки в типографии, как писал резолюции на городских собраниях. Получалось не то. Как жалко, что он никогда не составлял приговоров! Тяжело вздохнув, Шамбе принялся писать.

"Ввиду очень тяжелого положения и наступления большой шайки басмачей проклятого Фузайля, а также неизвестности в смысле исхода сражения, организованный в кишлаке Даштак временный Революционный трибунал в составе: председателя Шамбе Шо-Мансурова, секретаря Бачамата Сафар-Адилова и члена Кадама Макульшо слушал:

Вопрос об уничтожении злейшего врага народа Пир-Гуссейна, - он же капитан царской, а теперь иностранной армии, - Пименова, так как в случае разгрома нашего отряда басмачами он может остаться живым и веселиться на наших могилах, постановил:

Так как доставить Пир-Гуссейна-Ходжа-Пименова в город для суда его в постоянном революционном трибунале невозможно, присудить врага народа, басмача и кровожадного волка Пир-Гуссейна-Ходжа-Пименова к расстрелу.

Приговор привести в исполнение всему составу трибунала"...

Шамбе вытер потный лоб и прочел друзьям приговор. Потом он расписался и дал расписаться Бачамату. Кадаму по неграмотности намазали химическим карандашом большой пален на правой руке и он приложил его рядом с подписью Бачамата.

Пименов сидел, прислушиваясь к выстрелам. Он начинал нервничать. "Мальчишки ушли и почему-то не возвращаются".

Шамбе с друзьями вошел в комнату.

- Так вот, гражданин Пименов, - сказал он. - Нет, какой же вы гражданин? Извините меня, Пименов, но мне никогда не приходилось разговаривать с таким русским, как вы. Все русские люди, каких я знаю, - мои друзья. Это члены партии, комсомольцы, с которыми я вместе работаю. Они мои товарищи. Вы - первый русский - мой враг. Я не привык к таким разговорам.

- Длинные речи имеют короткий смысл, - перебил Пименов. - Ближе к делу, великий джигит.

- Правильно, Пименов. Мы должны вас расстрелять.

- Что? - вскочил Пименов.

- Да, расстрелять, - твердо повторил Шамбе. - Из этих вот английских ружей, что мы отобрали у ваших бандитов... Становитесь к стенке, Пименов...

У кишлака разгорался бой. Басмачи, после ожесточенной перестрелки бросились на краснопалочников. Ребята дали несколько залпов. Басмачи отступили. Потом с криками "алла! алла!" они снова бросились в атаку. Шамбе понял, что его отряду не устоять против многочисленной и хорошо вооруженной банды Фузайля.

- "Ну что ж, - подумал он. - Отступать нельзя да и некуда. Будем драться до последнего патрона". Он послал Кадама на левый фланг, Бачамата на правый, а сам остался в середине цепи.

Медленно и неумолимо приближалась развязка. Орущая толпа басмачей подходила все ближе и ближе.

Шамбе тщательно целился и одного за другим опрокидывал скачущих басмачей. То же делали и другие краснопалочники. Но упавших басмачей заменяли другие, шайка ничуть не уменьшалась и уже приблизилась к окраине кишлака.

- У меня кончились патроны, - сказал лежавший рядом с Шамбе парень. Он взял винтовку за ствол, чтобы драться прикладом. Шамбе вынул из-за пояса наган, в котором еще сохранилось пять патронов.

Вдруг позади басмачей раздался треск пулеметов. "Ну, теперь пропали! подумал Шамбе. - Сейчас они нас прочешут"...

Он увидел испуганные лица ребят. Некоторые вскакивали и бежали вглубь кишлака, скрывались в садах, за домами. Шамбе хотел крикнуть остальным бойцам, чтобы они отступили, но в этот момент увидел, что басмачи пачками сваливаются с коней. В банде началась паника.

"Ого! Пулемет-то не нас чешет, а басмачей!" - удивленно подумал Шамбе и крикнул:

- Готовься к атаке!

Пулемет бил по басмачам с тыла. Третья сила вмешалась в бой. Басмачи кружились на месте, натыкались друг на друга. Падали кони, давили людей, всадники в панике стреляли куда попало и, наконец, с диким воем, толкая и опрокидывая один другого, понеслись к ущелью.

Шамбе встал, выпрямился во весь рост. Рядом вставали, отряхивались от пыли бойцы.

- Кто же это нас выручил? - спросил Шамбе. Все посмотрели в сторону, откуда все еще слышалась пулеметная стрельба. Из ущелья выходил небольшой пехотный отряд Красной Армии. Вскоре он приблизился к кишлаку. Командир вышел вперед и крикнул:

- Кто такие?

Шамбе радостно и гордо ответил:

- Отряд красных палочников!

Красноармейцы подошли ближе. Невысокий запыленный человек, с биноклем на груди, спросил:

- Кто здесь командир?

Шамбе шагнул вперед. Они пожали друг другу руки, и красноармейский отряд вошел в кишлак, сопровождаемый шумной толпой красных палочников.

Шамбе говорил с командиром долго и обстоятельно Кадам, по старой привычке чайханчи, несколько раз приносил им чайники зеленого чая. Когда беседа подходила к концу, командир положил руку на плечо Шамбе и сказал:

- Ты молодец! Вернешься в город, поступай в военную школу. Из тебя выйдет лихой командир.

Шамбе улыбнулся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ПОСЛЕДНИЙ ВОЛК ИСЛАМА

Глухой весенней ночью джигиты Ибрагим-бека подошли к бурливому Пянджу. На том берегу, вдали, невидимые в сумерках, высились горы Локая. Всадники разделились на три группы, переплыли реку и вступили на таджикскую землю. Это произошло ровно через десять лет после бегства с этой земли эмира бухарского.

Ибрагим расстелил молитвенный коврик, с которым никогда не расставался, повернулся лицом к востоку и прочел слова корана, которые много лет повторял в чужом краю:

"Будь терпелив столько же, сколько терпеливы были непоколебимые, твердые из посланников".

Потом он сел на коня и взмахнул камчой.

Ибрагим шел по знакомым местам. Снова его окружали старые друзья. Хол-Мирза-Ходжи, Игам-Берды-Додхо, Кур-Артык, Шакир Токсоба, Али-Мардан, Мусульман-Кул и другие курбаши - новые, молодые, но одинаково свирепые и кровожадные. И все было, как прежде: позади стлался дым пожарищ, в руинах лежали селения, кричали овдовевшие женщины, осиротевшие дети.

Басмачи вешали советских работников, расстреливали "вероотступников", убивали женщин, снявших паранджу.

Дорога вела на Гиссар, потом в Самарканд и Бухару. Ибрагим-беку уже мерещился Регистан, эмирский дворец, гарем, покорный, забитый народ...

Но для кого все это? Неужели для толстого, плешивого торгаша, что до сих пор называет себя эмиром, получает проценты из Британского банка и, пуская слюну, смотрит на танцы бачей?

Нет, нельзя допустить, чтобы это случилось! Только ему, Ибрагиму, под силу то, о чем мечтали великие воины - Чингиз-хан, Тимур...

Но не сбывались честолюбивые желания. Ветер шевелил знамена, джигиты ехали, казалось, по своей таджикской земле, но кишлаки встречали их враждебной пустотой. Люди уходили в горы, скрывались в глухих урочищах, в темных ущельях. И только уцелевшие баи, дряхлые муллы, да кишлачные собаки выходили навстречу воинам ислама.

Ибрагим бек жестоко ошибся. Поражения следовали одно за другим. Обещанная помощь не приходила. Наголову разгромленный басмаческий главарь с жалкими остатками своих людей забрался, как затравленный зверь, в мрачные ущелья. Там рыскал он, все еще свирепый, все еще опасный, полный ненависти к народу.

Последние пятнадцать всадников - личная охрана Ибрагима, - не вкладывая сабель в ножны, шли в горах уже восьмые сутки за аскар-баши-газы. Ишан, духовный наставник, постоянный спутник Ибрагима, вел его к последнему убежищу, в локайский кишлак Сарыкамыш. Но и этот кишлак оказался чужим, опасным. Они миновали его и поскакали дальше по тесному ущелью вдоль Вахша.