Мирное время

Басмачи пробирались к Пянджу, скрываясь за камнями, за уступами скал, вздрагивая от каждого шороха, каждого звука.

В небольшой долине им встретился отряд красноармейцев. Пришлось принимать бой. Люди падали вокруг Ибрагима. Это было последнее поражение. Он приказал уцелевшим скакать в сторону, чтобы обмануть погоню, а сам с ишаном бросился в заросли. Они ушли отсюда вдвоем - весь отряд погиб в бою.

Всадники, озираясь, скакали по дороге меж хлопковых полей. Хлопок буйно рос, заливая всю долину. Зеленым ковром расстилалась перед басмачами таджикская земля. Но им не было места на этой земле!

Кони медленно брели, опустив головы и раздувая бока. Хлопковым полям, казалось, не будет конца. Ибрагим потянул повод и направил коня в предгорья. Там спокойнее.

Ишан ехал впереди и бормотал молитвы:

- Так же и тех, которые бежали и были изгнаны из домов своих, терпели изнурения на пути моем, были в битвах и были убиты, очищу я от злодеяний их, введу их в сады, по которым текут реки...

Ибрагим злился. Вот ханжа! Нашел время вспоминать коран...

К вечеру они укрылись в неглубокой впадине между холмами. Подстелив халаты, улеглись не расседлывая коней. Перед сном ишан долго молился. Ибрагим угрюмо молчал.

- Господи! Разреши наш спор с народом нашим, указав истину: ты наилучший разрешитель... - закончил ишан.

- У нас нет больше народа, - сказал Ибрагим. - Они прогнали нас.

Он закутался в халат и отвернулся.

- Для каждого народа свой срок: когда наступать будет срок для них, тогда ни ускорить, ни замедлить его они не смогут и на какой-нибудь час, пробормотал ишан.

- Ишан! - злобно сказал Ибрагим. - Что хорошо в бухарском медресе, не годится на пути войны. Нельзя жить одними сурами. Что будем делать?

- Ни одна душа не знает, что приобретет она себе завтра: ни одна душа не знает, в какой земле умрет она. Бог есть знающий, ведающий, - снова пробормотал ишан.

- Палка лучше дурного спутника, - ответил Ибрагим пословицей и закутался в халат с головой.

- Мы одни. Зачем ругаться, - беззлобно сказал ишан.

Наступила ночь. Ибрагим не мог уснуть. Не спал и ишан: он охранял покой аскар-баши-газы.

Ибрагим лежал с открытыми глазами. Перед ним, быстро сменяясь, мелькали картины его бурно прожитой жизни. "Где же он, мой народ, - думал Ибрагим. Что сталось с ним за такой короткий срок? Мои локайцы меня прогнали...". Он горько усмехнулся и закрыл глаза.

...Дурбун, Марка, Локай - полукочевые узбекские племена. Они переселились в Гиссар в 60 годах прошлого века, когда войска русского царя захватили Ура-Тюбе, Джизак и с боями продвигались к Бухаре.

Среди переселившихся локайцев был Чокабай - отец Ибрагима. По случаю рождения сына Чокабай устроил большой той: зарезал десяток баранов, в огромных казанах сварили ароматный плов; гостей одарили халатами и головками русского сахара в синей бумаге.

Когда эмир пожаловал Чока-баю чин токсоба, Ибрагим уже закончил учение в школе родного кишлака. Он знал сотню сур из корана и как истинный мусульманин умел совершать по всем правилам религиозные обряды.

На этом Ибрагим остановился. Он не собирался стать муллой. Его мало привлекало учение. Он предпочитал охоту с прирученным ястребом, ему нравился шелест камышей в тугаях Кафирнигана, он любил риск, кровь, запах войны. Отец его был достаточно богат, но разве не приятно продать на базарах Гиссара или Дюшамбе целый мешок фазанов, таньга за пару?

Когда Чока-бай умер, сын устроил ему пышные похороны. На это ушли почти все деньги, и Ибрагиму пришлось туговато. Он стал конокрадом. Ибрагим уводил коней у дехкан Регара, Денау, Гиссара. Кишлаки своего рода он обходил: у своих красть нельзя. А потом ему повезло: за какие-то заслуги отца он получил от гиссарского бека чин караул-беги.

Вскоре эмир Саид Алим-хан бежал из своей столицы и временно обосновался в Курган-Тюбе. "Его высочество" приказал выслать разведчиков в Байсун узнать, идут ли сюда красные войска. Трусливые чиновники не хотели рисковать своей головой. Они вспомнили о молодом караул-беги, конокраде Ибрагиме из Локая.

Двадцать дней шнырял Ибрагим с джигитом в горах Байсуна, и когда вернулся - сообщил, что красных нигде нет. Саид Алим-хан перебрался в Дюшамбе, а Ибрагим получил чин мирахура. Для лошадиного вора это было не так уж плохо.

Но Ибрагим ошибся. Красные наступали - подходили к Гиссару. Весной Саид Алим-хан переплыл воды Пянджа и вышел на афганский берег.

Узнав о бегстве эмира, Ибрагим обрадовался. "Ну, теперь мое время пришло", - решил он и велел седлать коня...

Ночью вдвоем со своим другом Асадулло он выехал из кишлака. Вооруженные лишь кривыми дедовскими саблями, они отбили от эмирского каравана двадцать груженных разным добром верблюдов. По дороге в Куляб к Ибрагиму присоединились два локайца. В Кулябе он раздобыл винтовку и 150 патронов.

Вокруг то и дело возникали отряды "борцов за веру". Они вели разгульную жизнь, грабили, убивали. Тут уже нельзя было зевать. Ибрагим стал басмачом.

У кишлака Санг-Туда произошла первая встреча с бойцами Красной Армии. Ибрагим устроил засаду и уничтожил отряд из восьми красноармейцев. Банда росла. После первого боя под началом Ибрагима уже оказалось сорок пять человек. Эти головорезы обманом захватили Курган-Тюбе.

Ибрагим стал желанным гостем в домах гордых, недавно еще недоступных феодалов. Как надежного защитника веры его встречали с поклонами, усаживали на лучшие, самые почетные места за дастарханом. Джигитам Ибрагима дарили халаты и сапоги, а ему самому - совали в руки кошельки с золотыми монетами.

- Наш защитник! - говорили о нем хозяева многотысячных отар овец.

- Наша надежда! Столп ислама! - подтверждали, перебирая четки, сладкоречивые муллы.

Ибрагим уже сам начинал верить в свою высокую миссию. По-прежнему сухой, подтянутый, он научился небрежно кивать головой, равнодушно принимать подарки. Он стал молчаливым, высокомерным. И еще - перестал смотреть на людей. Он часами мог ехать на своем вороном жеребце или сидеть у костра, ни на кого не глядя. Зато, когда он поднимал голову и бросал на собеседника короткий, резкий взгляд, человек вздрагивал.

Ибрагима уже не удовлетворяла роль атамана многочисленной шайки. Ему хотелось развернуться шире, заполучить власть над тысячами людей. Он мечтал об огне больших сражений, дыме пожарищ, о толпах пленных. Власть. Золото Ибрагим часто вспоминал о Чингиз-хане, Хромом Тимуре.

А разве он не мог бы?..

Но людей было мало. А с полусотней сабель не начнешь войны!

Весной 1921 года на родине Ибрагима, в кишлаке Нарын, собирался маслихат родовых вождей Локая.

Именитые локайцы много слышали о новых порядках, установленных в Бухаре. Они страшились за целость своих стад и земель. Они искали человека, который мог бы бороться за сохранение старой жизни. Молодой Ибрагим внушал доверие. Его стоило сделать главой правоверного воинства, охранителем их богатств и положения родовых вождей. Совет локайских старейшин решил создать Ибрагиму войско. Байство левобережья Вахша откликнулось на призыв маслихата. Сотни молодых джигитов пришли в войско ислама.

Ибрагим почувствовал себя вождем и готовился возглавить "священную войну". Но осенью на маслихат в кишлаке Караменды, где пять тысяч баев, мулл и ишанов обсуждали вопросы войны, неожиданно прибыл Энвер-Паша, с отрядом из восьмидесяти турок и афганцев. Он явился из Бухары, чтобы принять на себя руководство басмаческим движением. Он сошел с коря и сказал речь - скупую и краткую. (Что говорить этим грязным конокрадам?).

Энвер был красив и изящен. Каждый его жест говорил, что этот человек рожден повелевать. Лучшие города мира посетил он прежде, чем попасть в пыльный и вонючий кишлак Караменды.

Когда-то этот человек был в центре политических интриг Европы и Азии. Он был женат на дочери турецкого султана и слава его, слава зятя халифа, гремела по всему мусульманскому миру. В то время он, окруженный ореолом "спасителя отечества", являлся фактическим диктатором Турции. Теперь этот ореол померк, он испытал на себе все лицемерие прожженных политиков Европы лицемерие, которым он сам так широко пользовался когда-то. Кемалисты с позором выгнали его из родной страны. Он пытался обмануть Москву - выдать себя за единственного в Турции революционера. Но большевиков обмануть не удалось! Седой Нариманов выгнал его из Баку, когда он попытался выступить с пантюркистской речью на съезде народов Востока. Тогда зять халифа направился в Среднюю Азию.