Сталин: как это было? Феномен XX века

В 1960-е годы мои охотничьи скитания не раз приводили меня в северные края Вологодской области и Республики Коми, на железнодорожные станции Вожега, Харовск, Ухта, Печора, Инта, Воркута. На глухих полустанках в районе этих станций еще были живы, находясь на пенсии, железнодорожные обходчики, работавшие в 1940 году. Вечерами за чашкой чая они рассказывали мне о том, как по их участкам проходили на север железнодорожные составы, где в так называемых телятниках (зарешеченные вагоны для перевозки скота) под усиленной охраной стрелков-конвоиров гнали эшелоны с нашими пленными солдатами, возвращавшимися из финского плена. Из этих вагонов раздавались крики. Кричали о том, что они солдаты, бывшие в плену в Финляндии, что их уже пятые сутки не кормят, не дают даже воды, умоляли обходчиков бросить им хоть корку хлеба. Некоторые выкрикивали свои имена, фамилии, адреса и просили сообщить родным по этим адресам, что они живы и надеются вернуться домой. Многие выкрикивали, что они не виноваты, что их предали и т.п. Если крики были очень громкими и настойчивыми, охрана открывала огонь из винтовок по окнам вагонов. Эмоционально рассказы бывших обходчиков разнились, но равнодушных я не видел: сочувствовали, переживали, возмущались…

Солдатская масса, и не только солдатская, такое нечеловеческое отношение к себе со стороны военных командиров, конечно же, видела и мириться с ним не хотела. И устно, и письменно люди свое отношение выражали. Реагировать на это возмущение был иногда вынужден даже такой безжалостный человек, каким все знавшие его характеризуют Г. Жукова. Во всяком случае, один такой документ (один за всю Великую Отечественную) в архивах сохранился. Его приводит автор книги о Жукове Б. Соколов в издании для западного читателя. Это Директива командующего Западным фронтом Г. Жукова от 30 марта 1942 года, адресованная командирам и комиссарам дивизий и бригад.

«В Ставку Верховного Главного Командования и Военный Совет Фронта, — пишет Г. Жуков, — поступают многочисленные письма от красноармейцев, командиров и политработников, свидетельствующие о преступно халатном отношении к сбережению жизней красноармейцев пехоты. В письмах и рассказах приводятся сотни примеров, когда командиры частей и соединений губят сотни и тысячи людей при атаках на неуничтоженную оборону противника и неуничтоженные пулеметы, на неподавленные опорные пункты при плохо подготовленном наступлении. Эти жалобы, безусловно, справедливы и отражают, только часть существующего легкомысленного отношения к сбережению пополнения.

Я требую:

1. Каждую ненормальную потерю людей в 24 часа тщательно расследовать и по результатам расследования немедленно принимать решения, донеся в высший штаб. Командиров, преступно бросивших части на неподавленную систему огня противника, привлекать к строжайшей ответственности и назначать на низшую должность.

2. Перед атакой пехоты система огня противника обязательно должна быть подавлена и нейтрализована, для чего каждый командир, организующий атаку, должен иметь тщательно разработанный план уничтожения противника огнем и атакой…

3. К докладам о потерях прилагать личное объяснение по существу потерь, кто является виновником ненормальных потерь, какие меры приняты к виновным и чтобы не допускать их в дальнейшем» ^{166}.

К этому осталось добавить лишь то, что хоть процесс исторического развития России никогда не напоминал собой прямую линию невского проспекта в Санкт-Петербурге, но в целом он все же двигался в одном направлении, хоть и с временными отклонениями и мало поддающимися рассудку завихрениями. В Великую Отечественную Сталин был вынужден вернуться ко многим идеям Тухачевского, Якира, Уборевича, других расстрелянных или загнанных в тюрьмы и лагеря в 30-е годы военачальников.

Есть цифры, которые иллюстрируют успех этого строительства. Сухие расчеты немецких и российских военных историков показывают, что если летом 1941 года боевые потери Красной Армии в боестолкновениях с вермахтом составляли пропорцию 1: 3 в пользу немцев, то к концу 1944 года на каждого погибшего в бою красноармейца уже приходилось 4 убитых немца. Офицерский корпус Красной Армии к концу войны оказался на голову выше немецкого офицерского корпуса. Армия Сталина научилась воевать. Итог этому строительству подвел сам генсек в приказе Верховного Главнокомандующего от 1 мая 1945 года. «Наша Родина, — написал в этом приказе Сталин, — в ходе войны получила первоклассную кадровую армию, способную отстоять великие социалистические завоевания нашего народа и обеспечить государственные интересы Советского Союза» ^{167}.

А вот как это сумел показать известный советский военный писатель В.Д. Успенский художественными средствами. В романе «Тайный советник вождя» он описывает ситуацию в Восточной Пруссии в 1945 году.

На передовую приезжает проверяющий из Москвы и наблюдает, как справляется с поставленной задачей в наступлении на укрепленный немецкий город сравнительно молодой командир батальона. «Командир батальона, капитан лет двадцати пяти, обосновавшийся на чердаке уточнил со старшиной, сколько тот доставит завтра патронов. Артиллеристы определили ориентиры, согласовали их по телефону с батареями. День заканчивался. Я, — рассказывает проверяющий, пожилой полковник, — спросил капитана: успеют ли до полуночи взять завод?

— Куда он денется? — ответил командир батальона. — Вчера ферму, сегодня это вот заведение, завтра железнодорожную станции… Сработаем.

Глянул на часы: “Отдохнули мои. Скоро подойдут”.

Через несколько минут действительно тремя группами, тремя ротами, подошли бойцы. В шинелях, в ватниках, кое-кто успел уже обзавестись белым маскхалатом. Две роты привычно, без команд, растворились на рубеже, среди руин, в подвалах, в домах. Третья задержалась за стеной большого кирпичного, выгоревшего изнутри дома. Бойцы перекурили, проверили обувку, оружие. Рассыпались в реденькую цепь, метров на пятнадцать один от другого, и вышли в поле. Офицеры, одинаково с рядовыми одетые и в общей линии, — не различишь, не выбьешь.

Заработали немецкие минометы. Но такой жидкой цепи урон нанести трудно, да к тому же минометчиков сразу нащупали наши пушкари, ударили на подавление. Ответила вражья батарея. Бухнули танковые орудия. Густел пулеметный треск. Бойцы двигались короткими перебежками. Многие лежали не шевелясь. Было такое впечатление, что немцы выкосили роту и только сгущавшиеся сумерки укроют, спасут уцелевших. Все ярче становились вспышки выстрелов, и от этого казалось, что их — все больше. А капитан будто забыл про свою перебитую роту, уточнял танкистам, куда выдвинуть машины, намечал маршруты артиллеристам, чтобы сопровождали пехоту колесами и били прямой наводкой. Все он делал правильно, однако я не выдержал и посоветовал спасти остатки гибнувшей под огнем роты. “Какие остатки?! — удивился капитан. — Они вызвали огонь на себя, оборону немца раскрыли, а теперь лежат, покуривают в кулак. Ждут, когда огневые точки подавим, и весь батальон в атаку пойдет. Сегодня не холодно, не простудятся”.

Вот так-то, не сорок первый год. О простуде задумывается.

Дальше все было деловито и просто. Немецкие пулеметы были уничтожены нашими артиллеристами в самом начале атаки. Такая же участь постигла вражескую батарею и два оказавшихся у немцев танка. Батальон обошел справа и слева минное поле перед заводом и выбил фашистов с их рубежа. Бой продолжался всего лишь полтора часа. Наши потери: трое убитых, двое отправлены в госпиталь, двое «легких» остались в строю. Торопыга-лейтенант на бегу ногу вывихнул. И один танк все же сумели подбить немцы. А в общем эта атака никак не сравнима была с атаками под Наро-Фоминском 19 декабря 1941 года. И немец был не тот, и, главное, наши были совсем другими. В полном смысле брали не числом, а уменьем. Но в моей памяти и тот, и другой бой связаны неразрывно. По контрасту, наверное…» ^{168}