Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»

Народ снабжает самозванца биографией, которая почти не меняется на протяжении двухсот лет, ибо она относится не к конкретной личности, а к идеальному спасителю. Всякий новый Лжедмитрий или Петр III отождествляется со своими предшественниками, использует их славу и подвиги. У легенды, как в фольклоре, нет автора, аудитория знает его так же хорошо, как исполнитель, предлагающий свой вариант; самозванец плоть от плоти ее. Напротив, истории авантюристов напоминают литературные тексты, следующие жанру, но отличные друг от друга. Автор использует канон, трансформирует его. Он уже не равен публике: авантюрист, как правило, простолюдин, тогда как зрители — сильные мира сего, аристократы и богачи. Истории самозванцев всегда кончаются трагически, тогда как авантюристы довольствуются тюрьмой. Их, как комедиантов, не принимают всерьез, их освистывают, изгоняют со сцены, но не казнят.

Если перевести легенду о приходе самозванца, в частности Петра III, на язык литературного мифа, то ему достается роль явившегося с того света невинно убиенного мужа, который призван покарать нечестивцев, своих палачей и восстановить справедливость. Другими словами, он — Каменный гость, мстящий Дон Жуану, или, точнее, неверной жене: как показал К. В. Чистов, самозванчество XVIII в. во многом идет под лозунгом борьбы против «бабьего царства».

Авантюристам трудно в России еще и потому, что и в роли врачевателя они смотрелись плохо. До начала XVIII в. в стране было очень мало профессиональных врачей, обходились знахарями, повивальными бабками да баней. Е. П. Карнович верно заметил, что Калиостро, который не достиг успеха в петербургском свете, не мог рассчитывать на влияние толпы, ибо в своих пышных нарядах он казался простому люду важным барином, а не колдуном. «Известно также, что наш народ всегда предпочитал, да и теперь еще предпочитает в качестве колдуна „ледащего мужичонка“, и чем более он бывает неказист и неряшлив, тем более может рассчитывать на общее к нему доверие. […] Как заморский врач, Калиостро в Петербурге мог найти для себя весьма ограниченную практику, и опасным для него соперником был даже знаменитый около того времени Ерофеич, с успехом лечивший не только простолюдинов, но и екатерининских царедворцев и тоже открывший своего рода жизненный эликсир, который и доныне удержал за собою прозвище своего изобретателя» [421]. Императрица держалась того же мнения: заморский маг Калифалкжерстон может подчинить себе одного хозяина дома, даже не всю семью, тогда как на поклон к шаману сибирскому съезжается весь Петербург.

Это отнюдь не значит, что в Западной Европе вовсе не было крестьян-знахарей, а в России — иноземных врачей. «Санктпетербургские ведомости» от 13 июля 1772 г. (№ 56) сообщают, что в Париже в июне месяце всех взбудоражил пришлый немецкий крестьянин, исцелявший прикосновением. Улица вокруг его дома была полна людей, рассказывали друг другу невероятные слухи, будто слепые прозрели, глухие прослышали, а хромые начали ходить. День его держали в полиции и потребовали исцелять под надзором. Когда обман открылся, крестьянин уехал в Англию.

Ф. М. Гримм проанализировал эту историю в «Литературной корреспонденции» (июль 1772): «А поскольку, как знает любой, кто умеет читать, история — всего лишь вечное повторение тех же событий, то бедный Иисус Христос из Цвейбрюкена едва не затмил своего божественного предшественника […]. Я не посоветовал бы какому-ни-будь умнику разоблачать подлинность его чудес: его задавила и растоптала бы толпа слепых, глухих, хромых и увечных почитателей, объединенных верой и надеждой. Малый денег не брал. […] Он исцелял прикосновением и требовал от больного только верить в Бога. Если больной не выздоравливал, это значило, что он плохо верил» [422].

Через десять лет в письме к Н. П. Румянцеву Гримм просит сообщить подробности о крестьянине, который пользует в Германии воскурениями и якобы вылечил принцессу из дома Нассау, ибо его одолевают расспросами весьма влиятельные особы [423]. В 1779 г., когда Россию посетил Калиостро, «Санктпетербургские ведомости» много рассказывали о Месмере и магнетизме, регулярно печатали объявления, что живущие на Большой Морской, у его сиятельства графа Остермана «французские глазные лекари» братья Пеллье «искусство свое ежедневно подтверждают, возвращая зрение множеству слепых»; к сему присовокуплялись списки исцеленных [424].

В Европе частенько появлялись поддельные принцы, их имена постоянно мелькают в уголовной хронике. Еще в XVII в. Бризасье, секретарь французской королевы Марии-Терезии, написал королю Польши Яну Собескому письмо о том, что он его побочный сын и хорошо бы папеньке похлопотать за него перед Людовиком XIV, дабы его сделали герцогом и пэром. К просьбе Бризасье присовокупил подложное письмо Марии-Терезии, ее портрет с брильянтами на 25 тысяч ливров и еще вексель на сто тысяч экю. Ян Собеский дары принял, Людовику XIV написал, но тот, разумеется, обратился за разъяснениями к жене, чем вызвал немалое ее удивление. За подлог Бризасье был отправлен в Бастилию (1676–1678), потом признан сумасшедшим, освобожден и в 1682 г. выслан в Польшу, где он нашел скверный прием. Все же Ян Собеский, сжалившись, дал ему денег на то, чтоб добраться до Москвы, где он и умер, когда готовился ехать дальше, в Индию [425].

О многих самозванцах упоминает Казанова, причем точность его рассказов полностью подтверждается полицейскими донесениями и газетными заметками. Венецианец конкурентов не любил и в 1745 г. разоблачил на острове Корфу своего денщика, выдававшего себя за принца Ларошфуко, хотя весь гарнизон ему поверил. В сравнении с комедийной ситуацией, описанной нами выше, роли перевернулись: там хозяйский слуга противостоял залетному авантюристу, здесь юный Джакомо отказался признать в собственном слуге герцога и пэра и избил наглеца палкой, рискуя попасть под арест. В 1750-е годы во Франции и Италии Казанова встречался с Карлом Ивановым, сыном часовщика из Нарвы, именовавшим себя принцем Курляндским, и, как уверяет, пострадал из-за того, что мошенник использовал его имя в денежных делах (а у венецианца нередко возникали проблемы из-за платежей по векселям).

В 1764 г. «Санктпетербургские ведомости» сообщают:

Мы помним, как в 1776 г. обер-офицер Лицын выдавал себя в Париже за польского принца. В ноябре 1780 г. высылают из России некоего Иосифа Абаиси, именовавшегося принцем Палестины. По указу Екатерины II его снабжают одеждой, немалыми деньгами на дорогу (сто червонцев голландских и двести пятьдесят рублей) и под надзором фон Роде, сержанта Семеновского полка, довозят до Риги, дабы впредь обратно не впускать [427]. В Шклове в 1780-е годы живет принц Изанбей, якобы помогавший Зоричу, когда тот был в турецком плену, а потом бедствовавший в Париже [428]. В павловскую эпоху надзор за иностранцами ужесточается, о чем говорят следственные дела о поддельных маркизах и баронессах, о девицах Клод и Элизабет Виндквист, выдававших себя за дочерей графа Орлова (1797), и др. [429]