Среди красных вождей том 2

"Гуковщина" росла и ширилась и народные деньги шли по карманам ее лондонских героев. И оз­лобление против отдела приемок все росло, превраща­ясь в форменную ненависть. А так как приемочный отдел был олицетворен мною, то естественно, жгучая ненависть ко мне все увеличивалась. И, как мне было известно, не раз Квятковский и его соратники совещались о том, как бы меня утопить хоть в ложке воды.

Вскоре эта ложка воды была найдена, но… я не утонул в ней. Нет, я уничтожил ее и тогда я ушелс советской службы, несмотря на то, что мне настоятельно и Квятковский, и Красин навязывали новый пост.

Но об этом ниже…

XXXIX

Над "Аркосом" постепенно спускалась и начина­ла густеть ночь. Квятковский и его присные грабили, не note 247стесняясь, поскольку им не мешал этому отдел приемок, который я держал твердой рукой. Но вот вскоре в "Аркосе" появилось новое лицо. Из Москвы был назначен новый директор и член правления Филипп Рабинович. Это был коммунист. Кстати, говоря о Квятковском, я забыл упомянуть, что он не вошел в партию и очень гордился тем, что он свободный человек.

Этот новый директор, по-видимому, кем то хо­рошо информированный, стал сразу же держать себя очень грубо со мной. Это был маленький, вертлявый, когда это было можно, грубый и наглый, а когда нельзя было, очень подхалимоватый тип с лицом, покрытым следами оспы. Если не ошибаюсь, он в настоящее вре­мя состоит в Париже при одном из советских учреждений.

Я не буду много и распространенно говорить о его деятельности в "Аркосе". Он сразу объединился с Клышко и Квятковским, с которыми он, впрочем, иногда грызся. Но мне надо сказать о нем несколько слов, как о коммунисте. В нашей ячейке было прави­ло, что каждый вновь приезжий член коммунистической партии должен обязательно читать доклад на тему "настоящего момента". Большинство этих докладов было просто жалкий лепет, в котором на все лады перево­рачивалось положение, что "на Шипке все спокойно", что обыватели благоденствуют", что "настроение бодрое", что "коммунистические основы все крепнут и растут"… Рабинович тоже прочел трафаретный доклад на ту же тему в общем собрании ячейки. А вслед затем он прочел второй, так сказать, дополнительный доклад, но уже не в общем собрании ячейки, а лишь перед наиболее ответственными членами ее. В этом втором докладе — это было еще до провозглашения Лениным note 248нэпа — он откровенно говорил о том, что экономи­ческое положение России катится по наклонной плоскости, что крестьянское хозяйство, несмотря ни на что, все падает и падает, что среди крестьян растет и ширится проявляющееся все резче и резче, недовольство, часто доходящее до открытых выступлений, что бывали случаи, когда армия переходила на сторону крестьян, отказыва­ясь применять против них орудие. Он говорил и об угрожающем строю недовольстве рабочих, об их стачках, подавляемых силою чекистского оружия, о не­довольстве также и буржуазии, которая начинает уже понемногу поднимать голову. Армия - де тоже глухо вол­нуется.

— И вот, товарищи, — продолжал Рабинович, — все эти лишь вкратце намеченные мною явления, есте­ственно, вселяют крайнюю тревогу в ряды верхушки правящего слоя, и нередко в самых строго - конспиративных собраниях правящей группы уже поднимался и часто поднимается, пока в чисто академической форме, но прямо и ясно поставленный самой жизнью, вопрос:

не пора ли нам честно и откровенно признать наше банкротство и сдать власть той группе, которая склонна принять на себя ответственность.

Он передал далее, как слух, что вскоре Ленин собирается, в виду таких настроений и невозмож­ности продолжать политику интегрального коммунизма, резко и решительно повернуть вправо…

И действительно, вскоре была объявлена "новая экономическая политика", известная под сокращенным названием "НЭП".

И, возвратившись в Лондон из Москвы, Квятковский (он постоянно ездил понюхать и устроить свои личные дела) с радостью сообщил мне, что в России все начинает идти по старому, что note 249введение нэпа есть, в сущности, начало конца коммуниз­ма, что уже на его глазах буржуазия начала поднимать голову, ибо это является только первым шагом Лени­на на пути к окончательной ликвидации этой коммуни­стической утопии. Ленин - де убедился, что Россию с ее буржуазией, крестьянством и большинством рабочего класса, тоже недовольного, не сломить и не обратить в коммунистов, и потому - де он, подобно Александ­ру II, решил произвести контрреволюцию сверху, не до­жидаясь того момента, когда она, начавшись снизу, сотрет и коммунизм и советскую власть. Далее он сообщал, что ходят слухи, что Ленин очень болен, что в ультра - коммунистических кругах его решили извести…

Плохо поняв момент и решив, что теперь "все можно", Квятковский стал еще усерднее проводить в "Аркосе" политику "гуковщины", которую он отожествлял с "нэпом". И, само собою, он стал уже совместно с новым директором Филиппом Рабиновичем и с другими, стоявшими за кулисами, еще энер­гичнее бороться со мной, отнимая у меня шаг за ша­гом одно дело за другим. Но одной позиции я ни за что не хотел уступать — это отдела приемок. И ведя его и все улучшая и расширяя его компетенцию, я держал всех этих рыцарей ордена "гуковщины" в вечном страхе (Так, я разработал в этом отделе часть об образцах, установив самую строгую систему и порядокихрегистрации, опечатывания (ведь я имел дело просто с мо­шенниками) и хранения, для чего я использовал один из подвалов "Совьет - хауза", куда, кроме моих доверенных сотрудников, никто не имел права входа. Вот эти то подвалы, о которых я уже говорил, и причинили столько хлопот английской полиции. — Автор.), увеличивая в то же время их note 250бессильную ярость. Не могу умолчать, что в этом отношении меня всегда поддерживал Красин, поведение и душев­ное состояние которого становилось все более (да так и осталось до сих пор) для меня загадочным… И это мучает меня и по сей час…

Упомяну уже совершенно мимоходом, что в ноябре 1922 г . из Москвы приехала в Лондон ревизионная комиссия в составе (моего "друга") члена коллегии ВЧК и РКИ Аванесова, знаменитого безбожника Емельяна Ярославского и какого-то немолодого уже рабочего Попова. Комиссия эта, возглавляемая Аванесовым (о нем см. в той части, где я описываю мою службу в Эстонии), совершенно игнорировала мое существование, что-то делала, брала какие-то ведомости и проводи­ла все время в дружеских беседах с ФилиппомРабиновичем(ldn-knigi, по непроверенным данным расстрелян в 1937 или в 1938 году — его имя фигурирует в сталинских расстрельных списках).

Я мог бы еще многое рассказать об "Аркосе" и его "деяниях", но это было бы в сущности повторением все того же, что было мною сказано по поводу "гуковщины" или "аркосовщины", т. е., описанием неоглядного мошенничества, грабежа народных средств и великого хамства. И я думаю, что уже и саммойчитатель, даже читатель - друг, устал от чтения таких, в сущности, однообразных описаний.

А мне необходимо еще описать историю той ложки воды, в которой, как я выше сказал, Квятковский и др. старались меня утопить.

Примерно, в сентябре месяце я получил запрос от Реввоентрибунала с приложенным к нему бланком для ответа, в котором мне ставился ряд вопросов о покупке мною в Ревеле партии неосальварсана у Р-на, если не ошибаюсь на сумму в 300 ф. ст., о чем я довольно подробно говорил выше (в части "Моя note 251служба в Эстонии"), куда и отсылаю интересующихся. Но в ряду поставленных мне трибуналом вопросов стоял вопрос, известно ли мне, что эта партия сальварсана, по испытании ее в Москве, оказалась фальсификатом? Отвечая на этот запрос, я откровенно описал, почему я купил сальварсан у Р-на, с которым, как я выше говорил, расплата за его шпионские услуги, по просьбе военного агента Штеннингера производилась путем предоставления ему заказов, что принимал этот товар Юзбашев и пр. и что я не имел никаких оснований подозревать, что был принят фальсификат, а не настоящий препарат. Напомню, что эта сделка состоялась в декабре 1920 г ., следовательно, к моменту запроса про­шло почти два года. Хотя это и показалось мне странным и подозрительным, тем не менее я не придал этому большого значения, полагая, что это просто обычная бю­рократическая проволочка.