Среди красных вождей том 2

(ldn-knigi,Левидов М. Ю.(1891-1942) – русский советский писатель, литературный и театральный критик. Печатался в журнале “Летопись” и газете “Новая жизнь”. В 1917 г . входил в литературный отдел сатирического журнала “Тачка”. (по другим сведениям его видели в саратовской камере смертников вместе с академиком Вавиловым в 1943 году).

Да, у меня это дело хорошо поставлено, — продолжал хвастать Клышко. — Я все знаю, все, что касается наших сотрудников… Но, понимаете, я все-таки недоволен, э-э-э… я мечтаю о том… э-э-э… чтобы приобрести подслушивающие аппараты… Это, собственно, маленькие фонографы, которые помещают где-нибудь в незаметном месте, и он все записывает… э-э-э… все раз­говоры… Вот это было бы дело!.. Говорят, такие аппа­раты уже существуют… Я поместил бы их повсюду… И вам не миновать бы такого аппарата, ха-ха-ха!. Я пристроил бы его где-нибудь незаметно… например, навер­ху, на карнизе!…

Но количество специальных сотрудников, готовых служить ему, все увеличивалось. Так, вскоре появилась молодая девушка со страшной репутацией, о которой служащие говорили друг с другом только шепотом… Говорили, что она "переутомилась" на работе в качестве " п а л а ч и х и", расстреливая осужденных в подвалах ВЧК. Не знаю наверное, правда ли это, а потому и не привожу ее фамилии. Но я знаю, что она все время информировала Клышко. Вскоре был приглашен еще один субъект по фамилии Хвостенко. Это был фельдшер, эмигрант. Но убедившись в его способностях и желании быть информатором, Клышко провел его на службу в "Аркос"… Впрочем, он недолго оставался в "Аркосе" и, спустя несколько месяцев, его уволи­ли — это было уже после моего ухода.

note 228Вскоре после моего прибытия в Лондон, помимо меня, был приглашен на службу инженер Ширшов. Это был скромный молодой человек, на которого я сперва не обратил никакого внимания. Но затем я узнал от Силаева, что он перешел к нам от "Виккерса" и что он большой друг и приятель Клышко, по протекции которого и поступил к нам на службу. Он был ушами и глазами Клышко. И его стали проводить: вскоре он стал управляющим делами, затем секретарем правления… Таким образом, Клышко был в курсе всего… И Ширшов путался всюду, всюду лез со своими замечаниями, все время настаивая на предоставлении заказов "Виккерсу"… И такими сотрудниками был наполнен и "Аркос" и делегация…

Заботясь об увеличении наших русских товаров для продажи, я обратил внимание на кустарные изделия, и вскоре количество их стало расти и расти.

Мы полу­чали прекрасные изделия нашей кустарной промышленно­сти, среди которых было немало высоко - художественных предметов. И вот, мне пришла в голову мысль устроить специальную выставку наших кустарных изделий. Само собою проведение и этой моей идеи натолкнулось на целую сеть противодействий. Но в конце концов, после многих перипетий и усиленной борьбы, я добился своего, и выставка была устроена в старом помещении "Аркоса" на Кингсуей. Мы в это время водворились уже в "Совьет - Хауз" на Мооргет стрит, 49.

Выставка была устроена в чисто русском стиле, с буфетом, где красовался наш русский самовар… Прошла выставка с полным успехом, и мы стали полу­чать много заказов. Таким образом, — опять таки после ожесточенной борьбы с Половцовой, Крысиным и Клышко — я организовалпри "Аркосе" специальный note 229кустарный отдел, заведование которым я поручил некоему Е. З. Орнштейну, оказавшемуся вполне на высоте.

Кроме продажи обычных кустарных изделий, отдел за­нимался также продажей икры и ковров. Кстати, когда мне удалось добиться того, чтобы эти товары были пере­даны кустарному отделу, Орнштейн, принимая их, установил, что икра испортилась, а часть ковров была вти­хомолку продана разным сотрудникам и высшим чинам делегации и "Аркоса" по ценам явно недобросовестным, вроде того, что, например, ковер, стоящий не менее ста фунтов, продавался за несколько шиллингов… "Гуковщина"… Установив все это при приемке ковров, Орнштейн передал мне и полученный им от коммерческого отдела, как оправдательный документ на недо­стающие ковры, длинный список их с обозначением имен купивших их и цен, по которым ковры эти были проданы… Список этот хранится при делах "Аркоса"… Орнштейн поднял значение кустарного отдела, который, хорошо организованный им, выгодно работал. И тогда у меня этот отдел отняли… а потом опять отдали мне. Ясно, что все это делалось с единственной целью создавать дезорганизацию и вставлять мне палки в колеса. Но о том, что от этого страдало наше рус­ское дело, рыцари "гуковщины" не думали… Что им всем Россия и русский народ!… Им, этим нарицательным "клышкам", "литвиновым" и пр., имена же их Ты, Господи, веси, плевать и на Poccию и на народ!…

Разумеется начались преследования и Орнштейна.И в конце концов, уже после моего ухода, он был уволен, как и многие мои сотрудники. "Гуковщина" торже­ствовала и, по-видимому, и сейчас торжествует.

Нечего и говорить, что все творившееся в "Аркосе", не могло не возмущать меня до глубины души. note 230Окруженный плотной стеной торжествующих "клышек", шпионивших, интригующих и мешавших мне на каждом шагу, я боролся с ними, но, увы, скоро я почувствовал, как мною начинает овладевать глубокая усталость. Я боролся, но силы мои слабели. По временам мною овла­девала апатия. Все чаще и чаще я ловил себя на мысли и на желании уйти… бросить все и бежать… без оглядки бежать хоть на край света, чтобы не видеть больше этих ликующих, интригующих, ворующих… Стало утомлять­ся и сердце. Начались длительные сердечные припадки, продолжавшиеся иногда до 48 часов без перерыва, Я обратился к врачу и он констатировал то, чего у меня до Лондона не было: я нажил себе здесь порок серд­ца…

Если меня изводили уже одни только разного рода "клышки", которых я, как оно понятно, глубоко презирал, то уже совсем невыносимым для меня было то, что мои отношения с Красиным, шаг за шагом, стано­вились все хуже и хуже.

Все чаще и чаще между нами стали пробегать черные кошки, скажем мягко, взаимного непонимания. Оно сказывалось постоянно и почти во всем. Вскоре я стал замечать, что разные факты, кото­рые прежде вызывали его возмущение, негодование и в борьбе с которыми он прежде энергично меня поддерживал, как будто, теперь приобрели в его глазах дру­гой характер, и что мы как будто расходимся в оценке их… На моих глазах пошлый, нахальный, неумный и нечестный Клышко, этот шпион и духовный лакей, приобретал все больше и больше влияния на Красина… Я с тревогой и ужасом наблюдал, как это влияние стало захватывать собою и благородную душу моего покойного друга, как стала появляться точно какая то трещина в его моральном миросозерцании. По временам мне note 231начинало казаться, что ничтожный Клышко, точно маленький и такой весь грязный чертенок, овладевает боль­шой душой моего друга, я видел, я знал, что то светлое и хорошее, что было в душе моего друга, возмущалось этим пленением. Он часто с озлоблением говорил мне о Клышко, горько жаловался на него, ругал его мне. И в то же время во всем этом чувствовалось какое то бессилие и точно страх перед этим форменным ничтожеством, перед этим паучком, старательно охватывающим своими цепкими и грязными лапками его душу, ко­торая, я видел, постепенно покрывается налетом глубоких сумерек… Видимо, и его душа стала уставать…

И между нами все выше вырастала стена непонима­ния. И хотя недоразумения между нами с внешней сто­роны и не доходили до того, что мною описано выше, когда я пригрозил ему подачей прошения об отставке, но потенциально они были в миллион раз хуже и ужаснее откровенного спора, хотя бы и самого студенчески-горячего. В наших несогласиях всего ужаснее была наша взаимная корректность. Она напоминала собою кор­ректность супругов, которые, взаимно сознав, что все между ними кончено, стараются обходить острые скалы, режущие углы которых уже невозможно стереть, ибо все равно между ними уже все кончено… бесполезно спорить и горячиться… И мы стали взаимно друг друга избегать.