Среди красных вождей том 2

Квятковский, который мог пить три - четыредня подряд и оставаться, что называется, ни в одном глазу, подмигивал Левенбуку, который этого не замечал. Он продолжал свои "товарищеские" приветствия, все время пересыпая их — свобода, так свобода, чорт возьми! — площадной руганью… Квятковский и Винокуров бро­сились наводить порядок, старались угомонить Левенбука и других, ползших ко мне с аналогичными фамильярными приветствиями, пересыпанными русской атти­ческой солью…

Кое - как вся эта изрядно намокшая публика была приведена к порядку. Меня усадили. Стали предлагать выпить чего-нибудь.

note 237— Я не пью, — решительно заявил я. — И не буду пить, мне строго доктора запретили…

— Ах, terrible Solomon не хочет пить, xa-xa-xa! — продолжая сыпать на все стороны самую невозможную площадную ругань, бросился ко мне вновь Левенбук с большим стаканом виски, — так мы его заставим… Товарищи, я предлагаю привести его к одному знаме­нателю… Напоим его!..

— Александр Александрович, — обратился як Квятковскому, — если вы его не уймете, я сейчас же уйду…

Я не буду подробно описывать это "невинное" препровождение времени. Квятковский и Винокуров оттащи­ли его. Другие, хотя тоже изрядно пьяные, но не потерявшие еще памяти, тоже стали успокаивать его. И Квятков­ский начал деловую часть ассамблеи.

— Так вот, товарищи, будем обсуждать програм­му наших встреч во внеслужебное время. Кто желает взять слово?

— Я! — крикнул Левенбук. И он начал гово­рить о том, что "наши собрания должны быть душа на распашку"… чтобы каждый мог смело, кого угодно, "матом крыть", мы-де не институтки… и т. д.

После него говорил Квятковский. Говорил долго… Говорил о свободе на этих ассамблеях…

— У нас, — живописал он, — нет ничего недозволенного, у нас все можно: пейте, хотите танцевать — танцуйте, хотите девочку — сделайте ваше одолжение, здесь имеется отдельная комната со всеми удобствами… милости просим… xa-xa-xa!..

Публика ржала от восторга… Я пробыл в этой note 238"Запорожской Сечи" около получаса… Мне удалось не­заметно встать. Я быстро спустился в вестибюль, взял свою верхнюю одежду и бежал…

На другой день мне стало известно, что ассамблея окончилась, как и следовало ожидать, тем, что все, кроме Квятковского и Винокурова, лежали влежку на по­лу… Клышко не принимал участия в этих ассамблеях, но знал о них и хитро подсмеивался над их резуль­татами. Вскоре, по моему настоянию, они были прекраще­ны. Сдружившийся со мной Силаев передавал мне, что вся эта история с ассамблеями была затеяна Квятковским и Клышко со специальной целью попытаться напоить и меня до безобразия, чтобы затем скомпрометировать меня участием в какой-нибудь скандальной истории, которую, конечно, не трудно было бы устроить…

Квятковский вел свою линию. Он сдружился с Крысиным и Половцовой. Последняя вскоре, по-инсти­тутски обидевшись на какую то резолюцию Красина на ее доклад, подала в отставку, думая просто разыграть сцену. Но отставка ее была принята и она ушла из "Аркоса" и сделалась агентом советского Красного Креста.

Мои отношения с Красиным становились все более и более натянутыми. Теперь уже и Квятковский стал на­страивать его против меня. Делал он это осторожно, часто бывая у Красиных, у которых я, в виду наступившего между нами охлаждения, бывал лишь изредка, когда уже совсем было неловко отказываться от приглашения.

Квятковский же не пропускал случая погово­рить на мой счет и деликатно наговаривал на меня, че­му способствовала его старинная дружба с Красиным, а особенно, с его женой, Любовью Васильевной Красиной, тоже другом моей юности… Помню, как Красин, узнав, очевидно, от Квятковского о моем note 239отрицательном отношениик ассамблеям и моим настояниям пре­кратить их, ибо это компрометировало нас в глазах англичан, со злой насмешкой назвал меня "Савонаро­лой", желающим обратить живую жизнь в монастырь… А ведь сам Красин почти не пил и гнушался безобразных пьяных сцен. Вообще с ним происходило что то неладное. Появилась в обиходе, их домашней жизни какая то нелепость, комичное подражание какому-то "выс­шему стилю". Граф Витте в своих мемуарах с удивлением отмечает, что когда он обедал и завтракал у Рузвельта, президента С. - Штатов, то все блюда по­давались президенту первому, согласно установленному этикету. Вот и у Красина стали следовать этому обычаю, и Красину всегда подавалось первому (а затем его жене), хотя бы за столом среди приглашенных были почтенные дамы. И сидели за столом Красины друг против друга в креслах, тогда как все остальные сидели на обыкновенных стульях… Очевидно, введшие это в домашний обиход Красины не подозревали всей глубины пошлости и комичности этого подражания…

Квятковский часто жаловался мне на то, что в правлении "Аркоса" нет председателя, нет директора - рас­порядителя. Председательствование на заседаниях велось по очереди каждым членом правления, и каждый директор являлся распорядителем в отведенной ему части общего дела. Квятковский постоянно сетовал на это. И нередко на эту же тему шли в моем присутствии разговоры и у Красиных. Я понимал, куда гнет Квятковский, и молча выслушивал его сетования, не подавая никаких реплик.

Но вот однажды ко мне в кабинет пришел Кра­син: мы-де так давно не видались, ему-де так хочется просто поговорить со мной. У меня уже исчезло то полное note 240доверие, которое связывало нас много лет… И я не сомневался, что с его стороны это только дипломатический подход. Я не ошибся. Поговорив о том и о сем, он спросил меня:

— Ну, что же, ты убедился теперь, что, настаивая на предоставлении Квятковскому поста директора, я поступил в твоих интересах? Видишь, он и работник хороший, и хороший товарищ…

Я угрюмо молчал: я уже понял, к чему кло­нится речь. Я и тут не ошибся. Мое молчание сразу же вывело его из себя:

— Право, на тебя ничем не угодишь, — с раздражением сказал он. — А, между тем, Квятковский от­носится к тебе так тепло и хорошо… Вот еще вчера он был у нас… Меня удивляет и Любу также,что ты совсем почти не бываешь у нас последнее время… и он так тепло о тебе говорил…

— Слушай, Леонид, — не выдержал я, — оставим эти комедию… право, наша старая дружба выше того, что­бы нам вести какие-нибудь дипломатические разговоры… Говори прямо, к чему ты гнешь. Это будет порядочнее… тем более, что я догадываюсь уже, в чем дело… Только имей в виду, что для меня Квятковский человек, впол­не выяснившийся, и я не изменю своего мнения в лучшую сторону и твердо стою на своем, что это просто боль­шой выжига, и что он со временем выроет тебе моги­лу, как роет теперь мне… и по-видимому, небезуспеш­но (Кстати, скажу о дальнейшей судьбе Квятковского, из чего видно, что я оказался пророком. Это было, впрочем, не трудно. Спустя года полтора после моего ухода с советской службы, его заманили в Москву под предлогом повысить его. Там он был арестован и ему инкриминировали массу всякого рода мошенничеств. Путаясь и стараясь обелиться, он стал валить на Красина всякие мерзости, стараясь его утопить и тем реабилитировать себя и спастись от расстрела. В мировой печати много говорилось о его деле и даже появилось известие, затем опровергнутое, о его расстреле. Но правды в деле Квятковского никто не знает, и я в том числе. Правда была бы желательна, ибо она открыла бы точно, что представлял собою этот советский герой. — Автор.)…

note 241— Ну, знаешь ли, я терпеть не могу "Божьей ми­лостью" пророков и пророчеств и кликушества, — резко парировал он меня. — Если у тебя есть факты, пожалуйста, изложи их. А эти загадочные вещания мне не интересны…