Русский флаг

А в конце июля 1854 года жители поселка снова хлынули к причалам, - в малой бухте бросил якорь транспорт "Двина". Он привез из Иркутска партию сибирских стрелков в триста пятьдесят штыков, капитана второго ранга Александра Павловича Арбузова, назначенного помощником Завойко и командиром порта, и специалиста по крепостному строительству инженер-поручика Мровинского.

Стрелки, набранные из тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого сибирских линейных батальонов, крепкие таежники, несмотря на тяжелый переход по Охотскому морю, держались бодро.

Прибытие "Двины" губернатор воспринял как последнее усилие Иркутска помочь ему. Теперь-то уж больше нечего и неоткуда ждать. Судьба, именно судьба, а не равнодушное начальство, уже одарила его нечаянной радостью: если бы не цинга, штормы и противные ветры, не видать бы ему "Авроры", с ее экипажем и артиллерией. Да и "Двина" на неизведанном пути от Шилки до озера Кизи, в опасном амурском лимане, рисковала немало, а вот пришла, на радость камчатцам!

На следующий день после прибытия "Двины" Завойко, Изыльметьев, Арбузов и Мровинский с небольшой группой офицеров осматривали окрестности Петропавловска. Завойко и Изыльметьев шли впереди: губернатор - в партикулярном платье, с непокрытой головой, капитан - в темном мундире, болтающемся на исхудавшем после болезни теле. За ними шел Мровинский, недовольный плохо проведенной ночью, вяло откликавшийся на обращения начальства, Тироль, Арбузов, командир "Двины" и кое-кто из местных чиновников.

Осмотр начали с северной окраины Петропавловска. Здесь, между склонами Петровской горы и оконечностью Николки, лежало Култушное озеро, отделенное от Авачинской губы песчаной косой. Между Николкой и Култушным озером в узком дефиле изгибалась грунтовая дорога. Она вела в глубь полуострова.

Серое небо нависло над портом. Туман окутал зыбким покровом озеро и Авачинскую губу. Он сблизил горы, и в это туманное утро казалось невероятным, чтобы неприятель, если он явится на Камчатку, решился напасть на город через узкое озерное дефиле. Тут намечалось сооружение батареи, уже названной Озерной.

- Еще пять лет назад Николай Николаевич Муравьев, посетив Петропавловск, указал на необходимость укрепления этого пункта, - сказал Завойко и обратился к Мровинскому с вопросом:

- Как вы полагаете?

Офицеры и чиновники, кто с интересом, а кто с притворной пристальностью, озирали местность.

- Если иметь в виду защиту этой дороги, - уклончиво ответил инженер, - артиллерийские позиции могут оказаться нелишними.

В тоне инженера не было ни уверенности, ни согласия. Он недовольно двигал широкими ноздрями, под которыми топорщились густые усы. При первом знакомстве губернатор показался ему суетливым, беспокойным человеком. Накануне, еще не умолкла барабанная дробь, пока стрелки сходили с "Двины" на берег, Завойко уже засыпал инженера вопросами и приглашал на ближайшую Кошечную батарею.

- Мне хотелось бы получить более точный ответ, - настаивал Завойко. Нужна ли в этом пункте батарея? Необходима ли она? У нас слишком мало пушек!

По лицу Мровинского пробежала гримаса недовольства.

- Может быть, я недостаточно хорошо знаю местность, - сказал он, рассеянно поглядывая вокруг, - но размышляя над картой, которую меня снабдили еще в Иркутске, я думал, что эту дорогу можно было бы считать опасной только в случае бунта камчадалов или коряков, а не нападения с моря. Морской десант будет отражен береговой батареей, она должна воспрепятствовать высадке.

- А если противник все же высадится?

Мровинский пожал плечами.

- Всего не предусмотришь, господин губернатор, - сказал он. - К тому же мы будем иметь противников не дикую орду, а европейцев, английских и французских офицеров, тактика которых достаточно хорошо известна.

- И вы думаете, - не отставал Завойко, - что деликатность помешает им напасть на город с севера, даже если береговая батарея будет уничтожена?

- Я полагаю, что главного удара следует ждать непосредственно со стороны порта, - холодно ответил Мровинский. - Если противник придет на Камчатку с ничтожными силами, он не рискнет напасть на нас. Если же силы его будут достаточно велики, он ударит в лоб и постарается достичь успеха. Ну а буде он и вовсе не явится, тогда я думаю, не так уж важно, воздвигнем ли мы батарею для защиты дороги.

"Э, голубчик, - решил Завойко, - ты просто недоволен тем, что тебя оторвали от дома, от устроенной жизни ради какого-то Петропавловска! Ничего, ничего, потрудись, потерпи немного! И тут ведь люди живут, век живут..."

Он хмуро посмотрел на инженера и закончил разговор, сказав подчеркнуто:

- В последнем случае вы правы. Только в последнем!

Обогнув затем Никольскую гору, они вышли на узкую береговую полосу, прижатую к скалистым обрывам. Лесистый узкий полуостров, образованный двумя горами и "седлом", соединяющим горы, тянулся на полтора километра к югу, защищая своими склонами город и порт. Скалы круто падали в Авачинскую губу, подступали к самой воде, оставляя только серую ленту обвального щебня.

Изыльметьев молча шагал по влажным камням крупным, размашистым шагом, и Завойко с трудом поспевал за ним.

- Загоняете вы меня сегодня! - пожаловался он шутя Изыльметьеву, когда они на короткое время остановились у перешейка между Никольской и Сигнальной горой.

В полуовале седловины виднелась серая гладь петропавловской гавани и очертания Петровской горы, словно гравированные на стали. Офицеры и чиновники, поотстав немного, посматривали на забавную пару: ссутулившегося, широко шагавшего капитана и поспешавшего за ним низкорослого губернатора.

Едва стало известно, что "Аврора" не сможет уйти из Петропавловска и останется на зимовку, среди чиновников начались разговоры о том, как сложатся отношения Завойко и Изыльметьева.

"Аврора" не была приписана к Петропавловску, и командир ее являлся самостоятельным начальником. Ему подчинялась команда, хотя и малочисленнее местного гарнизона, но составленная из опытных офицеров, артиллеристов и хорошо обученных матросов. Сорок четыре фрегатских орудия представляли собой серьезную силу для обороны Петропавловска, но распоряжался ими Изыльметьев, - Завойко своею властью не мог снять с фрегата ни одной пушки.

Оба они, капитан и губернатор, уже немолоды. Оба, несмотря на высокое положение, представлялись многим неудачниками, обойденными наградами и милостью начальства. К тому же люди думали, что неторопливый Изыльметьев раздражался и делался молчаливым от бойкости и подвижности Василия Степановича. "Нашла коса на камень!" - говаривали чиновники, питавшие неприязнь к Завойко. Все знали, что Изыльметьев не пожелал съехать на берег и сразу же из госпиталя вернулся, несмотря на протесты Вильчковского, в свою каюту на "Авроре". Он редко появлялся на вечерах в доме Завойко и держался подчеркнуто вежливо с губернатором, сохраняя в отношениях с ним некую дистанцию, невольно обращавшую внимание окружающих.

Отношения Завойко и Изыльметьева оставались неясными, и потому многих очень удивило, когда Вильчковский, выслушав кого-то из чиновников, рассмеялся от души и неожиданно сказал:

- Какие глупости! Да они души друг в друге не чают! Руку даю на отсечение...

И Вильчковский был прав.

Чувство уважения к Завойко под влиянием событий и времени росло в душе Изыльметьева. Несмотря на все внешнее несходство, Изыльметьев угадывал в Завойко близкую ему натуру, человека немелочного, пытливого, свободного от начальственной спеси. На взгляд Ивана Николаевича только это и могло служить п р о б о й личности. Человек начинался с этого; он мог отличаться самыми разнообразными чертами и свойствами натуры, но прежде всего он обязан быть человеком, жить с людьми и для них. Перед Изыльметьевым был человек, облеченный властью, но желавший употребить ее только на пользу края. В Завойко он чувствовал истинного моряка, офицера, который знает и любит море. Лет десять назад он прочел книгу Завойко "Впечатления моряка" и, как большинство людей, не владеющих пером, испытывал особое уважение к людям, одаренным талантом сочинительства.