Студзянки

2-й и 3-й батальоны 137-го полка были отброшены, оттеснены влево к Повислянским рощам, а набравшая скорость лавина машин и людей с идущим впереди огневым валом артиллерии двигалась дальше на север, в направлении Сухой Воли, где в песчаных окопах, если верить донесению капитана Кулика, занимал позиции мотопехотный батальон 1-й танковой бригады.

Когда в 15.00 137-й полк двинулся вперед, у Кулика будто гора с плеч свалилась. Пули немецких снайперов доставали теперь только до левого фланга 1-й роты, утих беспокоящий огонь минометов, и капитан мог обойти свое хозяйство, навести порядок.

3-я рота, впрочем еще не вся, была расположена за линией домов в Сухой Воле в качестве резерва: два взвода роты противотанковых ружей усилили передние окопы, а третий прикрыл стык рот Гугнацкого и Сырека. Уже все минометы заняли огневые позиции на восточной окраине Сухой Воли, телефонисты протянули линию вперед, где поручник Метлицкий устроил свой наблюдательный пункт.

Солдаты старались забыть об утренних событиях, теперь они склонны были считать, что находятся в безопасном месте, почти дома. Они снимали сапоги и брюки, чтобы вытряхнуть засохшую грязь; рассказывали ужасные сказки о сотнях убитых и раненых (разумеется, не в их взводе, а в соседнем); насмехались над теми, кто лишь сейчас приходил на позиции; жаловались, что с сухой глоткой — это не война.

Кулик охрип, подгоняя командиров, чтобы они организовали поскорее доставку боеприпасов. Он требовал немедленно углубить окопы, подготовить позиции, укрытия. Те, кто уже бывал на фронте, сами торопили солдат; те, для кого этот день был днем боевого крещения, не обращали на его слова внимания. Пока человек сам не убедится, что война — это прежде всего перекапывание огромного количества земли, до тех пор он не поверит.

Уставший капитан вернулся на свой командный пункт, в землянку, унаследованную от командира советского батальона. Она была глубокая, с мощным перекрытием, ее построили посреди стока студзянковской высоты, в небольшом углублении, между кустами терновника. Сумеровский сидел у телефона, проверяя связь с командирами рот.

— Все в порядке, — сказал он довольно. — А Метлицкий здесь рядом: крикнешь — услышит.

Прежде чем капитан успел проверить работу этого простейшего вида связи, они услышали усиливающийся гром орудийных выстрелов и затем скрежет, похожий на скрип заржавленных пружин. Кулик приказал передать Гугнацкому и Сыреку, чтобы они прекратили саперные работы и приготовились к бою.

— Как услышишь эти проклятые тяжелые минометы, — сказал Кулик Сумеровскому, — знай: немец что-то задумал.

Перед передним краем, около окопов, разорвался крупнокалиберный снаряд, потом другой, уже ближе.

— Нащупывают, гады, — выругался Кулик. Он протер глаза и отступил на шаг.

— Гражданин капитан. — У входа в землянку появился сержант Людвик Блихарский, литейщик из Стрыя. — Разрешите доложить: 2-й взвод роты станковых пулеметов прибыл…

— Черт бы вас побрал! — продолжал ругаться Кулик, хотя только вчера похвалил сержанта за то, что они захватили в районе переправы немку, которая, укрывшись в лесу, корректировала по радио огонь обстреливающей мосты артиллерии. — Чтобы вас молния сожгла! — Он потер кулаком глаза. — Сколько времени нужно, чтобы пройти через эти проклятые болота? Почему вы не сидели под кустами до утра?…

— Танки! — прервал его Сумеровский. — Танки и много пехоты!

Кулик подскочил к наблюдательной щели и увидел, как машины с черными крестами минуют кирпичный завод, как с них соскакивают солдаты и бегут прямо на позицию батальона. Артиллерия била по польским окопам, где-то рядом резко просвистел снаряд.

— Блихарский! Выдвигай пулеметы, отсекай пехоту!

— Слушаюсь! — Сержант исчез, будто его сдуло ветром.

— Метлицкий! — крикнул Кулик. — Давай заградительный! Черт бы… — Сквозь пыль, среди разрывов снарядов, прыгавших по полю, он с ужасом увидел пламя, бьющее из самого центра позиций минометов.

Взвод подпоручника Яворского замаскировался снопами ржи. Но как только танки вышли из леса, первый же снаряд разбросал снопы, поджег высушенную на солнце солому. Минометчики бросились гасить пламя, сбили огонь, но новый взрыв перебросил пламя в сторону, где под снопами в яме лежали ящики с минами, оставленные гвардейцами.

Один из солдат не выдержал, бросил винтовку на землю и, завывая от страха, побежал в сторону болот. За ним не гнались, нельзя было терять ни секунды. Заместитель командира роты Отто Анфорович и несколько солдат голыми руками хватали горящие снопы и отбрасывали их подальше. Песком и куртками гасили тлеющие ящики. Отброшенные взрывом камни поранили Анфоровичу пальцы.

— Огонь! Огонь! — кричал подбежавший телефонист Жук. — Линия порвана, а пехота просит огня!

Они бросились к минометам. Раздались первые команды.

Сержант Блихарский, обрадовавшись, что не надо выслушивать проклятий Кулика, поднял свой взвод. Обливаясь потом, они добрались до передовой. Справа — пригорок, слева — второй, впереди — пологая впадина, закрытая на расстоянии полукилометра кустами и трубой кирпичного завода. По этой впадине бегут немецкие солдаты, а за ними, в облаке пыли, съезжают по пологому склону танки, стреляя из орудий. Очереди их пулеметов, как удары бича безумного возницы, хлещут по полю, по окопам, свистят над самым бруствером.

— Пулеметы к бою! Прицел 250, отсечь пехоту!

Первым заговорил пулемет старшего сержанта Павла Кульпы, вторым — тот, в расчете которого были два брата Межвиньских — Влодек и Антек — и подносчик Сташек Храпливый.

— Пень, в чем дело? — Сержант подбежал к третьему «максиму».

— В ствол попал песок! — ответил наводчик, перегнулся над пулеметом и тут же, получив пулю в плечо, осел на дно окопа.

Блихарский, заменяя ствол, уже видит лица бегущих немцев, всем телом чувствует, как дрожит земля под гусеницами танков, слышит вдоль линии окопов неравномерный треск винтовок, очереди автоматов. «Задавят нас, — мелькает мысль. — Почему минометы не стреляют? Где артиллерия?…»

Но вот пулемет готов. Блихарский вставляет ленту и, склонившись над «максимом», дает первую очередь по немцам, которые уже подняли гранаты…

Танки были уже в 200 метрах от окопов, когда загремели притаившиеся советские орудия. Три батареи 1314-го легкого артиллерийского полка, приданные 47-й дивизии, били над головой пехотинцев со стороны болотистых лугов; с левого фланга — батарея, окопавшаяся в районе Басинува, а из Повислянских рощ — противотанковые пушки 137-го полка. Почти одновременно взводы противотанковых ружей роты поручника Пахуцкого открыли огонь вдоль всей линии окопов.

У Блихарского кончилась первая лента, и он, на секунду оторвав взгляд от прицела, увидел в широкой впадине между высотой Ветряной и кирпичным заводом четыре горящие немецкие машины. Остальные притормозили, начали маневрировать, укрываясь за подбитыми танками. Со стороны Сухой Воли засвистели мины. Остановившись в верхней точке траектории, они, как черные ястребы, упали двухсотметровой грядой взрывов среди немецкой цепи.

— Больше огня! Скорее! — кричал капитан Метлицкий в телефонную трубку.

— Быстрее! — повторяли командиры взводов.

Старшина роты старший сержант Цинамон позвал нескольких пехотинцев резервной 3-й роты: они бегом подносили ящики из спасенного от огня склада советских мин. Анфорович заменил заряжающего, командиры расчетов сами стали к прицелам.

— Изменить прицел! Быстрее, фрицы отступают! Они на открытом месте! Бить в хвост и в гриву!

Они носились как заведенные. Старший сержант Антоний Моравский подбежал к миномету, открыл ящик. Заряжающий опустил мину, потянулся за следующей и, споткнувшись, закрыл ствол. Раздался взрыв. Капрал Кунцевич прижал ладони к окровавленному лицу. Рядовой Мажец, служивший лишь три недели в роте, отбежал на несколько шагов и повалился на траву. Моравский упал с осколком в сердце. Подносчика мин спасла от смерти винтовка: большой осколок плашмя ударил в приклад, солдат отделался переломом двух ребер.