Студзянки

— Машинки застряли? — спрашивает Кулик. Командир 2-й роты не отвечает, только показывает рукой: из-за изгиба окопа выходит командир взвода станковых пулеметов хорунжий Густав Миколайчик, двадцатилетний паренек из Пулав, а за ним вспотевшие расчеты тащат четырехпудовые «максимы».

Пехотинцы сменяют своих предшественников. Гвардейцы 2-го батальона 137-го полка показывают обнаруженные цели, секторы обстрела и уходят. Советский командир информирует Гугнацкого, что немцы во время налетов стреляют голубыми опознавательными ракетами, и жмет ему руку.

— Счастливо воевать! — желает он.

— Хоть бы не сразу на нас полезли, — ворчит Флориан.

Кулик в бинокль посмотрел в сторону вновь горящей

Сухой Воли, не подходит ли кто. На тропинках было пусто. Сверху проносились снаряды, продолжался поединок советских и немецких батарей.

Во рту была горечь, резало глаза. Он снова представил себе карту, на которой жирная голубая стрела обозначит прорыв фронта, если немцы атакуют батальон прежде, чем подойдут те, кто застрял или спрятался в этом проклятом болоте.

Ожидание

Немцы, измотанные трехкратными утренними атаками, не имели намерения наступать, и обстановка начала постепенно стабилизироваться. Из-под Ленкавицы пришли санитары из медицинского пункта первой помощи и наметили путь эвакуации раненых. С той же стороны до позиций 2-го полка добрался хорунжий Фридрих из роты технического обслуживания и со своими механиками взялся за ремонт поврежденных машин.

Радисты наладили связь, а телефонисты успели протянуть кабель, чем очень расстроили капитана Кулика. Он, избегая разговоров, отправился на правый фланг роты Гугнацкого, на стык с позициями 137-го полка, сосредоточенного в укрытии за высотой Ветряной, но в конце концов его настигли, и в трубке послышался грозный голос Межицана:

— Доложите о занятии позиций.

— Гражданин двенадцатый, — ответил Кулик, называя командира бригады по коду. — «Нарев» занимает указанные в приказе…

— Весь «Нарев»? — перебил его генерал.

— Почти весь. Остальные подтягиваются. — Он лгал, чувствуя, как лоб покрывается испариной.

— Не крутите, черт возьми! — услышал он в ответ.— Занимаете позиции или нет? Подробности меня не интересуют. Как мне докладывать наверх?

— «Нарев» занимает позиции, гражданин двенадцатый, — бросил капитан в отчаянии.

Еще ночью решено было атаковать. На это решение повлияло несколько факторов, основательно изменивших соотношение сил по обеим сторонам студзянковского фронта.

10 августа в 18.00 дивизионная и армейская артиллерия 1-й армии Войска Польского доложила о готовности открыть огонь из 191 ствола. Поскольку после смены сражавшихся на Пилице гвардейских полков сила польской артиллерии до рассвета должна была увеличиться еще на 78 орудий и 166 минометов 3-й пехотной дивизии имени Ромуальда Траугутта, сразу же после наступления темноты более десяти советских батарей покинули свои старые огневые позиции и двинулись на юг, в распоряжение 4-го корпуса. Всеми возможными дорогами — через понтонный мост, на пароме, даже лодками — для них перебрасывались боеприпасы на западный берег Вислы.

Несмотря на напряженную ситуацию, удалось избежать ввода польского 2-го танкового полка в бой по частям. Около полуночи все его роты заняли позиции в Целинуве, Сухой Воле и Басинуве, нависая грозной тяжестью над лесом Остшень. В случае прорыва гитлеровцев в направлении на Пшидвожице танковый полк мог одним ударом с севера рассечь немецкий клин у самого основания.

Генерал Глазунов перегруппировал 140-й гвардейский стрелковый полк в лес Завада, за высоту 112,2, чтобы в случае необходимости предпринять контратаку в двух направлениях. Эта перегруппировка освободила 3-й и часть 2-го батальона 137-го полка, которые еще ночью двинулись на северо-запад вдоль линии деревень у болот и сосредоточились под Целинувом, скрытые от наблюдения со стороны немцев высотой Ветряной.

Осторожность оказалась оправданной. Пленный, взятый в Игнацувке, показал, что на участке Мариамполь, Грабноволя уже два дня находится боевая группа 19-й танковой дивизии, насчитывающая более 60 танков. Это означало, что дивизия «Герман Геринг» имеет гораздо больше резервов, чем предполагалось ранее.

На рассвете и в первые часы дня в штаб корпуса стали поступать донесения о потере Ходкува и лесного клина к северу от деревни, об отражении сильной атаки на Суху Волю и Басинув, об ожесточенных боях в районе высоты 112,2, о трудном положении 2-го и 3-го батальонов 142-го полка, которым угрожает окружение. Генерал Глазунов выслушивал эти донесения спокойно и даже с некоторым удовлетворением: противник связывал свои силы, ослаблял резервы, не добиваясь решительного преимущества.

— А как в Студзянках? — спрашивал он своего начальника штаба после каждого донесения.

— 100-й полк удерживает западную часть деревни.

Когда около восьми утра от командира 47-й дивизии поступила шифрованная радиограмма о том, что атака гитлеровцев на лесной квадрат 111 отбита, что польские танки со штурмовой группой Падлевского и Своленко отбросили немцев, пытавшихся окружить батальон старшего лейтенанта Ишкова, Глазунов спросил, вышла ли пехота бригады Межицана на позиции, и, услышав отрицательный ответ, нахмурил брови.

В половине десятого полковник Дудник пришел с донесением, что поляки находятся в окопах под Сухой Волей, 137-й полк — весь на исходных позициях, однако…

— Что однако?

Начальник штаба сдержанно рассказал о результатах налета немецкой артиллерии и пикирующих бомбардировщиков на подходивший к передовой мотопехотный батальон, оценив силы, которые дошли до первой линии окопов, примерно в две пехотные роты без тяжелого оружия.

— Подождем, — буркнул генерал. — Что в Студзянках?

— 100-й полк удерживает западную часть деревни, отразил уже четвертую контратаку.

— Сообщите генералу Межицану, что я жду от него донесения о выходе всего батальона на новые позиции.

Командир 4-го корпуса терпеливо ждал, он не хотел рисковать. «Поспешишь — людей насмешишь» — говаривали в его родной стороне. Время работало в пользу советских батальонов.

Приближалось два часа дня, когда в землянку вошел начальник артиллерии корпуса.

— Хозяйство все увеличивается, — сообщил он. — Мы получили от армии 1314-й легкий артиллерийский полк. 24 76-мм орудия. Пожалуй, я дам их Шугаеву, чтобы ему было чем встретить «тигров» и «пантер».

— Согласен. И пусть поддержат атаку полка Власенко.

— Не успеют. Они сейчас только проходят через Магнушев. Но я договорился с поляками, с заместителем командира 2-го полка. Такой молодой… — Полковник Воропаев вынул из полевой сумки блокнот и прочитал: — Поручник Светана. Мои офицеры будут управлять огнем танков с закрытых позиций. 27 стволов — это не шутка. Я купил эту поддержку за два грузовика боеприпасов. Думаешь, дороговато?

— Дешево. Только вот их пехота… — Он замолчал, увидев входящего начальника оперативного отдела корпуса.

— Товарищ командир, генерал Межицан докладывает, что весь мотопехотный батальон вышел на позиции.

— Наконец-то, — обрадовался Глазунов.

— Дать приказ батареям? — спросил полковник Воропаев.

— Еще нет. — Лицо генерала просветлело, и, обращаясь к Морозову, он приказал: — Как только противник ударит по батальону Ишкова, доложите. Только тогда мы возьмем их за горло.

После донесения в штаб 4-го корпуса генерал Межицан долго сидел молча в землянке телефонистов. Утро оказалось для него более тяжелым, чем весь вчерашний день. Он ничем не мог помочь мотопехотному батальону. Генерал понимал, в каком положении оказались рассеянные по болоту роты, но одновременно не хотел понимать, почему они так долго собираются. Шестым фронтовым чувством он угадывал, что Кулик не сказал ему всей правды — старый, обстрелянный батальон успел бы уже сосредоточиться, но не эти желторотые. Межицан хорошо изучил своих солдат и знал, что многие из них впервые заглянули смерти в глаза.