Студзянки

— Посмотрим, как ваши подготовились к наступлению. Поможете мне как переводчик.

Они вместе сели в «виллис». Проехали Тшебень, по ухабистой дороге проскочили в Ленкавицу. Генерал расспрашивал Столярчука о деталях учебного процесса в довоенных польских офицерских училищах. Шофер лихо гнал машину в темноте, будто видел дорогу, как кот. То резко тормозил, то снова прибавлял газ, ловко уклоняясь от взрывов мин на стерне. Остановились на песчаных холмах в непосредственной близости от Повислянских рощ. В неглубокой окопе тоже стоял «виллис».

— Чья машина? — спросил Вайнруб.

Шофер стал всматриваться в лицо незнакомого офицера в брезентовой плащ-палатке. Узнав Столярчука, ответил :

— Генерала Межицана.

— А где он?

— Пошел со Светаной на передний край.

— Ну и мы пойдем, — проговорил Вайнруб и повернулся к поручнику.

Шоферы, оставшись одни, присели в окопе, закурили и начали неторопливый разговор.

— На две роты два генерала. Серьезная атака.

— Ну и что же, что две роты? Мы с генералом Межицаном не сидим в штабе. Все время на передовой.

— Мы тоже. А кто этот, Сметана?

— Не Сметана, а Светана. Подпоручник, но уже заместитель командира полка.

— Замполит?

— Нет, по строевой. Генерал любит его. Приказал руководить атакой, чтобы Светана мог показать, на что он способен. У нас в польском войске так. Если человек способный и отважный, то сегодня он — поручник, завтра — капитан, послезавтра — майор, а там уже целым полком командует.

— У нас тоже-

Пока шоферы хвалились друг перед другом, вернулись оба генерала. Шли рядом. Худощавый, стройный Вайнруб и полный, но энергичный Межицан. Они заканчивали разговор, начатый дорогой.

— …Всем полком или по крайней мере двумя танковыми ротами. Я взял бы Студзянки и пошел бы вперед к батальону, окруженному у дороги на Грабноволю. Эти мелкие удары…

— Глазунов осторожен, — ответил Вайнруб, — но это — его достоинство.

Генералы обменялись рукопожатиями, сели в машины, но Матвей Вайнруб жестом остановил шофера, который хотел уже завести мотор.

— Ты когда-нибудь видел, как собаки осаждают кабана? — спросил он Межицана.

— Нет.

— Глазунов применяет точно такую же тактику. Немец упрямо идет на Выгоду, а он прыгает ему на загривок. Рвет за уши, за бока. Задача ваших рот в Повислянских рощах — тянуть за хвост «тигров» и «пантер». Дай своим приказ, чтоб были осторожнее…

По полевым дорогам из Воли-Горыньской, поднимая облако песка, несется мотоцикл с погашенными фарами.

Ведет его, проклиная про себя своих командиров, связной штаба дивизии унтер-офицер Дингер. С наступлением ночи его направили в штаб 19-й нижнесаксонской танковой дивизии, а когда через несколько часов он, измученный ночной ездой, вернулся обратно, получил приказ найти под Грабноволей 74-й гренадерский полк, сменяющий позиции, и вручить его командиру запечатанный пакет.

Светит луна, но ее почти не видно в клубах дыма. Пыль толстым слоем осела на очках. Здесь не то что в Италии — и дороги другие, и война ожесточенная. В проклятой Польше за каждым кустом могут сидеть партизаны. Перед глазами у Дингера еще стоит березовый крест, под которым похоронен у железнодорожных путей на окраине Едлиньска вместе со многими другими полковник командир 1-го гренадерского полка его дивизии, убитый партизанами. Кладбище растет с каждым днем. Это не то что в Италии…

Внезапно унтер-офицер чувствует, что переднее колесо мотоцикла вязнет в чем-то мягком. Дингер теряет равновесие и падает на землю. Сжимая зубы, вынимает из кобуры пистолет, отползает в сторону и прячется за высокой межой, готовый к обороне. Облегченно вздыхает: вместо окрика «Руки вверх!» он слышит жалобный визг и видит черного пса, который, хромая, бежит по полю. Его охватывает злость и в то же время чувство благодарности судьбе за то, что это всего лишь собака, а не партизан. Позже он так и напишет в своих воспоминаниях.

Последние машины 74-го гренадерского полка 19-й танковой дивизии покидают Грабноволю, когда Дингер подъезжает к деревне с юга. На дороге — бронетранспортеры с минометами, гремят гусеницы танков, а рядом на поле, пытаясь грохотом выстрелов замаскировать перегруппировку, ведет огонь артиллерия.

— Пакет из штаба танковой дивизии «Герман Геринг» подполковнику Древсу! — кричит связной.

— Он в конце колонны, — отвечает из темноты какой-то гренадер, шагающий рядом со взводом.

— Спасибо, — говорит связной.

— Тебе тоже спасибо,— бросает тот. — Наклал в штаны твой Геринг и тащит нас ночью на большевистскую бойню…

Дингер отдает пакет офицеру в стальном шлеме, берет расписку и несется обратно, думая, где бы устроиться после возвращения в Волю-Горыньску, чтобы спокойно поспать хотя бы часа два. Ночи, проведенной на мотоцикле, достаточно, чтобы свалить с ног любого. Пока он доедет, уже рассветет.

В ночь на 12 августа обе стороны не предпринимали серьезных атак. Теперь на рассвете меняются часовые и дозоры. С грузовиков разгружают снаряды, полевые кухни везут горячую пищу, которая будет и завтраком и обедом: ведь только вечером следующего дня удастся пробраться в передовые части.

Но ни кухни, ни боеприпасы не попадут в 1-й батальон 137-го полка, в единственный батальон, который сражается без отдыха. Снова и снова, десять часов подряд, этот кусочек земли, перепаханный бомбами и снарядами, подвергается атакам то с севера, со стороны леса, то с юга, от Грабноволи. Перед окопами растет число трупов гренадеров. Но немало убитых и раненых в окопах и защитников, однако батальон удерживает свои позиции, не пытаясь вырваться из окружения: приказ требует драться на месте.

Радист старшина Иван Савченко передал сообщение:

Савченко прерывает передачу и хватается за автомат, так как между стволами деревьев раздаются очереди.

Ура-а-а!

В Повислянских рощах все готово к атаке. Окопы, отрытые ранее советскими солдатами, теперь заняли 2-я рота хорунжего Гугнацкого, 2-й взвод хорунжего Бойко из 1-й роты, 3-й взвод противотанковых ружей сержанта Гаврича и 2-й взвод станковых пулеметов старшего сержанта Блихарского — всего почти двести человек.

Под деревьями стоят замаскированные танки роты поручника Козинеца, а среди них — советский 46-тонный ИС, который огнем своей мощной 122-мм пушки должен поддержать атаку с места.

Теперь уже никто не думает о том, успеют ли подразделения прибыть вовремя и подготовиться. Все обсуждено и согласовано — сначала артналет, затем, через пять минут, поднимается пехота, у самой деревни ее догонят танки и вместе ударят на Студзянки.

После захвата деревни и перекрестка дорог подразделения должны окопаться и удерживать захваченное.

Оружие проверено, в гранаты вставлены запалы. Телефонная линия, связывающая батальоны с командованием, действует безупречно, и даже капризная рация принимает контрольные сигналы.

И все же беспокойство осталось. Что произойдет, когда небо на востоке посветлеет, когда прозвучит команда и бойцы пойдут по еще темному полю отвоевывать у немцев то, что те захватили пять лет назад. Испугается их враг или срежет пулеметными очередями?

Как называется деревня, что перед нами? Студзянка или Студзянки? В листьях шелестит утренний ветерок, сдувает пепел с углей, и становятся заметными рыжие пятна — остовы сожженных домов. Далековато, черт возьми, а поля голые и ровные, обычные польские поля, такие удобные для пахоты.

И названия обычные — Повислянские рощи, высота Ветряная, Студзянки. Не такие звучные, как крутая, гремящая барабанным боем Сомосьерра. Не такие боевые, словно краткая команда, как Кирхольм. Не такие экзотичные, как Монте-Кассино, звучащее будто слово священника перед алтарем.