Еврейские погромы и национализм (СИ)

Угроза погрома связана вовсе не с чувством национальной неприязни, а с самой возможностью воспользоваться любым поводом для присвоения чужого имущества в том случае, если вместо идеала национализма, объединяющего и обязывающего к соответствию лучшему в национальной культуре, в обществе будет считаться высшей ценностью обладание определёнными предметами.

Погром становится тем более возможен, чем сильнее общество пропитано агрессивным культом антиискусства по типу «контр-страйка» и «кредо ассасина».

Крайне ориентированная на накопление богатств американская культура толкает людей к совершению преступлений: «превознесение цели порождает в буквальном смысле слова деморализацию». Деньги превратились в священную «самоценность», независящую от направления использования капитала, и не имеющего потолка, приносящего окончательное удовлетворение ввиду неумеренности амбиций. Большим преступлением при таких представлениях становится скромная цель, а не дерзкая неудача. Отсюда отход от строго законных средств преуспеяния и значительный уровень незарегистрированных экономических преступлений. В США считается, что «противозаконное поведение отнюдь не относится к числу социальных или психологических аномалий; на самом деле это вполне обычная практика». Отсюда чудовищная пропорция заключённых к населению США и сравнительно низкая преступность в странах менее обеспеченных, но не имеющих деморализующей денежной культуры [Р. Мертон «Социальная теория и социальная структура» М.: АСТ, 2006, с.249-264].

Со времени прижизненных Мертону изданий его книги изменений к лучшему нет и не предвидится. Крупный американский экономист в эпоху Буша-младшего видит: «что-то неладно с американским капитализмом». «Я получал много писем от людей, предупреждавших, что крупные корпорации мухлюют с отчётностью». «Годы, когда курсы акций вздувались мыльными пузырями, вызвали в деловом мире эпидемию нечистоплотности» [П. Кругман «Великая ложь» М.: АСТ, 2004, с.58].

Генерал Краснов так и писал в романе «Выпашь»: «если мошенник ещё и во фраке, да банк имеет или редактор газеты – так ему и президенты ручку пожимают» (1931).

Со временем глобализационная американизация приводит к распространению такой преступности, что видно на примере РФ, где культурная деградация усугублена советским социалистическим идеалом, во многом идентичным американскому.

Насколько советская культура есть антипод русскому национализму видно по её уголовной составляющей. Алексей Ракитин пишет про вторую половину 1950-х: «крупные города Сибири и Урала буквально задыхались под валом насильственных преступлений всех разновидностей. Уличная преступность характеризовалась крайней жестокостью и массовостью» («Смерть, идущая по следу»).

В послевоенном СССР у молодёжи наибольшим авторитетом пользовались не одни только фронтовики, но и уголовники. «В 1960-е влияние уголовной среды, прежде всего на молодёжь, «дворовую шпану», оставалось очень сильным». Вскормленный на этой уголовной культуре Высоцкий даже отказывался надевать милицейскую форму для телесъёмки – «западло» [С.А. Кредов «Щёлоков» М.: Молодая гвардия, 2010, с.95].

Советская уголовная культура вполне выразила себя в 1990-е, в этом отношении нет никакого смысла противопоставлять эпоху Ельцина и Путина советскому прошлому. Во времена Брежнева «Москва представляла собой уже тогда чистый капитализм: госчиновники «пилили» бюджет; за каждым «общенародным» делом стоял «свой интерес»», «это – картинка из уже сегодняшнего дня» [«Коктейль Полторанина. Тайны ельцинского закулисья» М.: Алгоритм, 2013, с.32].

В 2010 г. «по пяти проверкам Счётной палаты за последние четыре года легко набирается незаконно изъятого из наших госресурсов на сумму больше, чем весь федеральный бюджет нынешнего года!». При таких условиях невозможно решение никаких «общегосударственных проблем» [Ю.Ю. Болдырев «Как избежать гражданской войны» М.: Алгоритм, 2013, с.192].

Современный криминальный путинский режим потому пора уже звать грабительским социализмом, а не капитализмом – когда идёт повальное ограбление всех независимых предпринимателей и производительных сил в пользу государства или в интересах подконтрольных ему фирм, это более похоже на социализм – в том и отличие от 1990-х.

Должным образом специалистами описаны катастрофические последствия огосударствления регионального бизнеса. Об этом постоянно говорит В.П. Мелихов, чьи выступления всегда заслуживают внимания, но, к сожалению, не собраны в форме серии статей или книги, с последовательным изложением.

У многих других авторов нет должно выраженной национальной позиции, но принцип работы выстроенной в подражание социализму путинской вертикали подан как следует. Во имя развитой демократии, т.е. эффективного информационного контроля населения, «нужно содержать спортивные команды и спонсировать государственные программы, покупать телеканалы и строить офисы, соперничающие с дворцами императоров. Много что нужно. Более того, нужно содержать немалый штат специалистов, способных создать ту картинку, которую ждут от них первые лица. Дорогая это игрушка. Получив новые активы, федеральная структура наполняет их штатом подобных специалистов, обременяет совсем не маленькими «представительскими расходами» и многим другим. Вот и оказывается, что вполне рентабельный прежде региональный бизнес просто не в состоянии прокормить огромную толпу «эффективных менеджеров», компенсировать самые разнообразные расходы на лояльность» [Л. Бляхер «Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток» М.: Европа, 2014, с.188-189].

Есть все основания ожидать падения путинской вертикали и замены её новой системой. Но как в отношении падения СССР оправдались пессимистические прогнозы, так скорее оправдаются они и теперь. Процесс, запущенный революцией, продолжается и не остановлен, не перенаправлен Реставрацией.

А.С. Черняев в дневнике за 28 декабря 1975 г. отметил доклад, который «давал факты коррупции на всех уровнях – от облиспокомов и республиканских министерств до журналистов и хозяйственников». Историк с долей не всегда уместных советских симпатий, пишет-таки главное, что следует знать про Советский Союз: «дело Трегубова» в Москве показало, что «в преступлениях участвовали по существу все 300 тысяч торговых работников столицы». По Ленинграду отмечено за 1987 г. 95% работников, вовлечённых в коррупционные схемы [А.В. Островский «Кто поставил Горбачёва?» М.: Эксмо, Алгоритм, 2010, с.105-106].

Выстраивание социалистической советской демократии имеет радикальные отличия от западного капитализма. который являет обратную по принципу систему, когда бизнес проглатывает государство. Партии всегда создавались на деньги крупных финансистов. На выборы скидываются и фактически покупают себе президента.

Едва ли что-то новое есть в сплошной коррупционной «приватизации местных общественных услуг», в том что «лоббирование – это главный механизм постдемократической политики». Основной признак постдемократии не в этом, а в снижении интереса к выборам, в сокращении численности партий. И тут Запад от РФ не отличается. Всюду политиков, наблюдающих медленную смерть демократии, «приводит в ужас мысль о том, что мы потеряем к ним интерес, перестанем за них голосовать и финансировать их партии» [К. Крауч «Постдемократия» М.: ГУ ВШЭ, 2010, с.140, 142, 151].

Сословную структуру ненавидели и уничтожили потому только, что она предотвращала установление власти денег, т.е. капитализма.

Выводы Р. Мертона об американской культуре совпадают с известной формулой К. Маркса: «деньги есть ревнивый бог Израиля», «то что абстрактно лежит в еврейской религии, презрение к теории, искусству, истории, человеку как самоцели, это есть действительно сознательная точка зрения, добродетель денежного человечества». В связи с этим социологи не только в США видели победу иудейского денежного божества, но и в альтернативном марксизме усматривали «переведённое с языка космологии и теологии на язык политической экономии переложение иудейского хилиазма» [С.Н. Булгаков «Сочинения» М.: Наука, 1993, Т.2, с.263, 424].