Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы

На первой Львовской областной партконференции Л. С. Грищук также отметил работу нескольких выдвиженцев: бывшего развозчика пива Кармазина, который стал заместителем председателя Львовского городского совета и был выбран депутатом Верховного Совета УССР, крестьянина-бедняка Рихву, ставшего председателем сельсовета, депутатом Верховного Совета УССР, а также бывшей батрачки Перепелицы — депутата Верховного Совета СССР.

Предметом особой гордости для партийных властей было участие населения в борьбе с «контрреволюционными элементами». Например, глава Дрогобычского обкома Я М. Ткач на областной партконференции не преминул доложить, что в селе Яворы Высоцковского района председатель сельсовета Туркевич «вместе с группой бедняков задержал четырех вооруженных шпионов во главе с польским генералом. В селе Матково этого же района с помощью местных крестьян и инструктора РПК тов. Джапомаги органы НКВД задержали трех польских офицеров» [328]. Начальник погранвойск НКВД Петров докладывал на Львовской областной партийной конференции 23–24 апреля 1940 г., что «за период с 15 октября по сегодняшний день при помощи местного населения и самим местным населением задержано 698 чел. нарушителей». Так, «14-летний подросток с хутора Ушки-Стоянский (так в тексте — Е. Б.) задержал 3-х очень важных нарушителей. Он премирован велосипедом и 200 рублями. Трое жителей села Вороново: 55-ти летний мужчина и братья Курило задержали важного человека; житель города, Розенберг, который сейчас работает в кооперативе, помог в задержании 37 человек. Павлинец сам задержал 18 человек. Житель Руппо — сторож — 7 раз задерживал нарушителей границы и два раза уведомлял нас о появлении нарушителей» [329]. Впрочем, подобных примеров в материалах западноукраинских обкомов сохранилось немного.

Одним из важнейших сторон процесса становления на Западной Украине новой управленческой элиты являются взаимоотношения прибывших из восточных областей работников с местным населением. На бытовом уровне эти две стороны «приглядывались» друг к другу. Тесным взаимоотношениям на данном этапе трудно было сложиться, поскольку большая часть «восточников» была занята на ответственной партийной и советской работе и, следовательно, отношения между ними и широкими слоями населения фактически обуславливались рамками дихотомии «элита — массы». Местное население неизбежно проявляло повышенное внимание к поведению приехавших из Большой Украины управленцев, а случаи «морального разложения» коммунистов отрицательно сказывались на общем имидже советской власти. Один из коммунистов в Тернопольской области уже в августе 1940 г. с сожалением констатировал: «Попробуйте проехать по какой-нибудь деревне или селу и у вас что-нибудь случится с машиной. Разве население поможет вам так, как оно помогало с первых дней нашего пребывания здесь. Нет. Раньше бывало, только услышат гудок машины, сейчас же бегут люди со всех сторон села, здороваются, снимают шапки, а сейчас ничего подобного. Что же вы думаете, что крестьянство и рабочий класс не уважают советскую власть. Нет. Ничего подобного, уважают, а это только потому, что большую антисоветскую работу ведет классовый враг».

Общий язык с местным населением удавалось найти далеко не всегда. Воспитанные советской властью товарищи с удивлением обнаруживали, что внушенные им представления о Западной Украине не всегда соответствовали действительности. Так, командир взвода разведки 274-го тяжелого корпусного артиллерийского полка П. Горелик вспоминал «Я думал, что еду в какую-то глушь, — Польша представлялась мне страной на обочине Европы, а Западная Украина — захолустьем Польши. Но Львов оказался городом европейским. Мы знали свои провинциальные города, с пустыми полками магазинов и очередями, идеологически поддутым энтузиазмом и серыми однообразными лозунгами, вроде «5» в «4», навевавшими скуку на каждом перекрестке. Львов же, несмотря на военное положение, выглядел веселым и преуспевающим. Изобилие товаров и улыбок, несмолкаемость «шума городского» — все это поразило нас в те дни раннего бабьего лета» [330]. Особенно поражали не только людные улицы («улицы были полны с утра до поздней ночи»), но и магазинные прилавки/ Как вспоминал Горелик, «на прилегавших к центру улочках, в маленьких лавчонках, ломившихся от мануфактуры, обуви, парфюмерии и косметики, наши солдаты и командиры сметали все подряд… Полки мгновенно пустели но вскоре наполнялись снова… На толкучем рынке за оперным театром продавалось все».

Таким образом, налаживанию взаимных контактов мешало не отсутствие знания украинского языка прибывших с востока украинских кадров, как об этом пишут в украинские историки [331], а несоответствие полученных представлений о Западной Украине реальности. Львов заставил П. Горелика усомниться в «нашей пропаганде, твердившей, на Западной Украине коренная нация — украинцы, а поляки их угнетатели. Какие поляки, спрашивал я себя, поляки — крестьяне, поляки — рабочие, поляки — учителя и врачи?» [332] Украинский язык Горелик, бывший курсант Одесского артиллерийского училища, знал, и как раз «знание украинского языка помогало понять польский». Правда, даже с украинским языком, вернее, с литературой на этом языке, иногда возникали проблемы. Политработники 72-й стрелковой дивизии, расположенной в г. Болехов, с удивлением отмечали, как на одном из собраний «учитель Лимак в своем выступлении сказал, что украинская часть учительства плохо знает украинский язык, он сказал, что когда он (Лимак — Е. Б.) прочел брошюру М. Бажана, так увидел, что литературного украинского языка не знает» и даже попросил для учителей «создать сеть кратковременных курсов для изучения украинского языка».

Взаимопониманию мешали не только стереотипные представления о жизни в капиталистической Польше, не только культурные различия, но и чисто бытовые трудности, с которыми пришлось столкнуться «восточникам», в том числе, и пресловутый «квартирный вопрос». Очень часто на партийных форумах звучали жалобы на отсутствие нормального жилья для приехавших из восточных областей работников. Причем это касалось как партийных функционеров, так и других категорий командированных. В Гусятинском районе Тернопольской области четверо партийных работников написали в ЦК КП(б)У, что они «совершенно не имеют квартир… райком партии никаких мер не принял, только ответил, что квартир нет…» Такое же положение было и в Катербургском районе, там работники также написали коллективное заявление, что «им не созданы условия для работы, не обеспечили квартирами».

В Тернопольской области на заседании областного партактива 23 мая 1940 г. некий товарищ Кисломед обращал внимание на то, что «у нас в г. Тарнополе положение с жилфондом очень тяжелое… Мы сейчас, буквально, задыхаемся, не можем предоставить работникам даже комнату, чтобы человек жил в нормальных условиях. Железнодорожный узел, по решению НКПС расширяется, а мы прибывающих железнодорожников с семьями не можем обеспечить жильем…. Вопрос этот может быть разрешен лишь в том случае, если хоть немного подбросят средств, чтобы имеющиеся в городе полуразрушенные дома восстановить».

Плохая обеспеченность жильем прибывших на работу на Западную Украину товарищей приводила к появлению претензий к местному населению: конечно, тем его представителям, которые находились в несравнимо лучших условиях. Весьма показательны в данном отношении жалобы военнослужащих Львовской области. На областном партийном активе в августе 1940 г. летчик Ушкаров негодовал: «Многие из нашего командного состава нуждаются в квартирах… Надо учесть, что наш командный состав больше двух лет не был в семье…У нас ксендзы занимают по 7 комнат. Я уже просил членов правительства, чтобы использовать это. Если нет у нас законов в Советском Союзе, то для наших областей можно его здесь применить. Духовенство, какие-то научные работники занимают по 7 комнат, а наши же летчики, командиры живут по несколько месяцев на сырой земле в лагерях».