Самогития

По всей Самогитии словно лесной пожар возникали и распространялись братства и общества трезвенников. Социальной жизнью стало руководить движение трезвости. Самогития в истории новых времен сознательно стала первой страной сухого закона. Пивоварни и водочные заводы должны были прекратить работу, а акцизные налоги, которые собирались русскими чиновниками, сократились до незначительных сумм. Недостаток доходов и презрение самогитов к политике русификации, заставило русских активно преследовать движение за трезвость, которое также начало распространяться и в Литве. С трезвостью велась настойчивая политическая борьба, русские стали поощрять пьянство и безвозмездно, чаще всего после богослужений, раздавали на улицах водку даром. Русские действовали против движения трезвенников, утверждая, что алкоголь из-за сурового климата необходим для здоровья и что сам Христос его употреблял и советовал это делать другим.

Русские не позволяли петь патриотических песен, запретили все публичные демонстрации. Митинги, организованные против русских законов, возбудили кровавые столкновения, и даже военные суды. Вскоре массовые ссылки стали обычным явлением для Самогитии. До января 1863 года оккупационные власти излавливали молодых парней годных для службы в армии. Случайно или по доносу из многочисленных парней, пойманных властями, двое были старшими сыновьями великого князя Самогитии. Как и их отец, они маскировались под чужими именами и активно готовились к участию в восстании. Они были определены в Крымскую армию России и прослужили там пять лет. Когда после срочной службы они вернулись домой, приобретенные там военные знания им очень пригодились.

Другие юноши, до сих пор прятавшиеся в лесах, требовали начать вооруженную борьбу по всей территории захваченных стран против сил оккупантов. Радикалы раскололись на две группы, распределенные по всей Самогитии, Литве и Польше. Консерваторы именовались белыми, а либералы – красными. Самогития, под руководством группы молодых ксендзов, воплотила в жизнь свой план восстания. Вскоре организованные крестьяне уже контролировали почти всю Самогитию.

Царь Александр II для подавления восстания послал корыстного реакционного генерала Муравьева. Царь хвастался: «Я буду защищаться, а средством моей защиты будет человек, которому свойственны черты Римского проконсула и качества татарского хана. Я плюю на права народов, а он плюнет и на законы Божьи, и на законы человеческие!»

Его прихвостень Муравьев в своих мемуарах рассказывает, что царское предложение для него стало неожиданностью, потому что раньше он совершал огромные растраты. Муравьев писал : «Я ответил государю, что будучи русским, я поступил бы нечестно, если бы отказался от предложения… Я потребовал, чтобы в мое подчинение были выделены все средства, чтобы смог наказать заговорщиков, возвысить русские моральные качества и национальное величие. Я уже теперь знаю, что мои методы не будут приятными, но уступками и слабостью положение можно только ухудшить. Император поблагодарил меня за мою жертву и согласие возложить на себя это тяжелое бремя. Он сказал, что полностью одобряет мои мысли, предлагаемые методы и что не откажется от своих намерений».

Муравьев прибыл в свою штаб квартиру в Вильне в мае 1863 года и в первую очередь постарался запугать духовенство – за подрывную деятельность публично расстрелял несколько ксендзов-повстанцев.

Муравьев хвастался, что он полностью подавит восстание и уничтожит даже имя, язык и культуру народов айстиев. Особенно он требовал по всем статьям стереть из памяти историю Самогитии. Муравьев приказал уничтожить все печатные издания, в которых упоминалось о существовании Самогитии как в прошлом, так и в настоящем. Дворяне, без всякого исключения, при малейшем подозрении подвергались повешению или расстрелу. Он подавлял и наказывал так, что виселицы не пустовали целыми месяцами. Муравьев ездил в железной карете и оглашал смертные приговоры целым деревням, старикам и детям, гнал их пешком в Сибирь, разрешив им на прощание лишь посмотреть на свои объятые красным пламенем дома. Он предлагал щедрые вознаграждения предателям и выплачивал специальные премии крестьянам, предавшим повстанцев, но последнее предложение имело малый успех. Деньги, забранные у богатых, но трусливых людей, сделали Муравьева очень состоятельным человеком.

Когда генерал Муравьев подавил восстание, «либеральный» царь Александр II присвоил ему титул графа. За свою деятельность Муравьев удостоился большого уважения русского народа, но в других странах Европы, особенно в средствах печати, его презирали. Лондонский «Таймс» („The Times“) представлял его как человека со «странностями».

Муравьев-вешатель, как его прозвали в Литве, в своих воспоминаниях хвастался: «Я постоянно удостаивался симпатии России и всего активного русского общества из-за благородного морального и политического присоединения Северо-Западного края. Она выражалась в виде присылаемых мне писем и телеграмм, в которых упоминались более или менее актуальные русским события, например, строительство новых церквей, обращение католиков в православие, открытие новых школ.

Об этом мне писали русские из разных областей, во всех богослужениях упоминалось мое имя. Короче говоря, имя Муравьева в этом краю стало знаменем всех русских. Россия вернула себе владения, которые десятилетиями из-за слабости или глупости как верховной, так и местной власти, позорно превратились в польские провинции.

Одобренное Россией восстановление православия и святого дела русского национализма в Северо-Западном крае, было таким сильным и всеобщим, что изо всех краев нашей огромной родины – от духовенства, аристократии, жителей городов и деревень я получал благодарственные письма за успешное подавление восстания. Кроме писем мне присылали и святые иконы. Все это придало мне моральных, а еще в большей степени физических сил для преодоления местных трудностей и в борьбе с некоторыми высокопоставленными чиновниками, которые возражали против моих методов по выдергиванию с корнями последствий восстания.

Стоит заметить, что во время этого очень ожесточенного восстания, я тоже получал много бранных писем из многих стран Европы, написанных на разных языках. В этих письмах не только выражались угрозы отравить или заколоть меня, но и пророчилось, что никакие методы не помогут подавить восставший народ, потому что вмешается Европа, а Россия будет не в состоянии противиться требованиям Западных стран».

Одним из самых строгих критиков Муравьева в России был князь Александр Суворов, утверждавший: «Наше самое большое несчастье состоит в том, что Муравьев находится в Вильне и ни один из нас не испытывает дружеских чувств по отношению к этому чудовищу, ибо он является гиеной, обкусанной бешеной собакой».

Повстанцами руководил знаменитый главнокомандующий - молодой ксендз Антанас Мацкявичус, который продолжал борьбу даже тогда, когда большинство повстанцев в Литве и Польше уже сдались. Он ушел в леса и начал применять партизанскую тактику. Один поляк, невзирая ни на какие опасности, направился в Самогитию, имея желание попасть в военный отряд молодого ксендза. 23 августа 1863 года в парижской газете «Индепенденс» („Independance“) он описал свои впечатления об этом боевом отряде. Ниже предлагается отрывок из статьи, описывающей небольшой вооруженный отряд повстанцев.

«Примерно через полчаса на другой стороне просеки мы услышали легкое шуршание шелестящейся листвы и осторожные шаги. Они сопровождались характерным гавканьем собаки – это был пароль. Старик ответил. Вскоре из-за деревьев мы увидели несколько людей, вошедших на поляну. Стало ясно, что это авангард. Все мужчины были одеты в длинные серые шинели, достигающие колен и опоясанные кожаными ремнями. На головах у всех были четырехугольные шапки, в руках они держали двуствольные ружья, а за пояса были заткнуты топоры. Каждый в руках держал чистый, довольно большой грубо тканный льняной мешок и охотничий рог.

Старик – он был моим проводником, подошел к ним и о чем-то поговорил. Я стоял поодаль от них. Тогда один из них издал из рога своеобразный звук, и все они пошли в противоположную сторону леса. Вскоре из леса появилась шеренга стрелков, все они были одинаково одеты. Ими руководил офицер с разорванной надо лбом шапкой. В мертвой тишине мужчины рассредоточились на опушке леса. За ними из леса, довольно аккуратным строем, появилось около трехсот стрелков и более ста косарей. Не было видно ни тюков, ни повозок. Позднее я узнал, что они несли на шестах только несколько ящиков с патронами и порохом. На опушке все они распределились на маленькие группки. Бойцы разбили лагерь, загорелись костры, а над огнем повисли кастрюли с едой. Наверное, они готовились отдохнуть. Я поражался мертвой тишине, словно оказался в лагере глухонемых. Все это произвело на меня большое впечатление, потому что в лагерях поляков я привык к шуму и гаму.