Самогития

Самогиты презирали солдат Великой армии, которые только блуждали по Литве, пьянствовали и разбойничали. Таких было большинство, а безответственные командиры, не желающие с ними связываться, их не усмиряли. Самогиты сомневались, можно ли доверять солдатам союзников, если, например, некоторые подразделения из Австрии открыто выражали нежелание воевать с русскими. Самогиты пытались убедить генеральный штаб вести наступление не на Москву, а в первую очередь взять Санкт-Петербург, чтобы обозы снабжения могли в безопасности следовать по территориям дружественных стран. Они предупредили французов, что последствий тактики «выжженной земли» надо ожидать и в самой Москве, если Наполеон ее достигнет.

Самогиты постоянно подчеркивали важность линий снабжения и очень сомневались, будет ли возможно переправлять продукты из Литвы в Москву. Самогиты были уверены, что французы никогда не решат эту задачу, потому что они не чувствуют того огромного пространства, с которым им придется столкнуться. Наполеону для похода на Москву было необходимо большое количество пушек. Снаряды для них должны были доставляться средствами перевозки и снабжения. Оказалось, что это невыполнимое задание, так как только для этой цели потребовалось бы великое множество лошадей. Самогиты утверждали, что западноевропейские породы лошадей не вынесут чрезвычайно холодной и суровой зимы, они уже в Литве заметили, что при нехватке подходящего фуража, при кормлении лошадей неспелой рожью, их пало тысячами. Самогиты объясняли, что их небольшие военные лошадки были бы более пригодны для таких условий, но сейчас их тоже не хватало.

На большинство офицеров генерального штаба Франции самогитская знать произвела положительное впечатление, так как она дельно преподнесла существующее положение. Несмотря на все старания, все убеждения самогитов остались без ответа, кроме одного пункта: предложение предоставить три кавалерийских полка самогитов. Самогиты, все еще возмущенные неудачными мероприятиями своих соседей во время последнего восстания, требовали, чтобы их не присоединяли к семидесятитысячной польско-литовской армии, под командованием князя Петра Понятовского. Французский генеральный штаб принял во внимание просьбу самогитов и два их кавалерийских полка причислил к армии маршала Мюрата (Joachim Murat), а третий полк направил в армию генерала Макдональда, тогда расквартированную в Самогитии. «Напыщенный павлин» Мюрат был очень недоволен этим распоряжением, так как думал, что его кавалерийские подразделения лучше всех, их вполне достаточно для достижения победы и ему не нужна дополнительная обуза. Военное обмундирование знатных самогитов не производило на Мюрата совершенно никакого впечатления, он не ценил и их боевые качества, а также верховую езду.

Когда Великая армия Наполеона начала свой поход в бескрайние просторы России, ее встретила выжженная земля, дым, пыль и отступающий противник, умышленно избегающий сразиться с французами. По обе стороны стало вырисовываться новое состояние дел. Многие офицеры обоих армий злились, что не происходит настоящих сражений. Преследующие противника французы гнушались этой монотонной «погоней за призраком», а большинство русских генералов отступление открыто называли трусостью и требовали не поддаваться этой слабости. Особенно это акцентировал князь Багратион, главнокомандующий южного крыла российской армии. Он обвинял маршала Барклая де Толи в измене, потому что тот был ответственен за программу , которая предусматривала отступление всей российской армии вглубь страны. Маршал Барклай де Толи по происхождению был шотландцем, но родился и вырос в Самогитии. В молодости он восхищался рассказами о сражениях самогитов, особенно о том, как противник вовлекался в ловушки для последующего уничтожения. Маршал учился в университете Санкт- Петербурга. Здесь он начал и свою военную карьеру. Когда Барклай де Толи в российской армии дослужился до более высокого ранга, самогиты стали считать его предателем. С другой стороны, его всегда недолюбливали и русские аристократы, потому что он был шотландец по происхождению и к тому же родился в Самогитии. Экспансивный князь Багратион, сослуживец и конкурент Барклая де Толи погиб в сражении на подступах к Москве.

Когда французские силы готовились для решающего штурма Москвы, маршал Мюрат со своим отрядом отборной конницы во время одной необдуманной вылазки далеко от передовых позиций попал в подготовленную русскими ловушку. Ситуация казалась безвыходной – ни маршал Нэй (Michel Ney), ни маршал Даву не имели возможности его спасти. Тогда внезапно подразделение самогитских всадников прорвалось через ряды противника и дало возможность Мюрату и его силам уйти невредимыми. Когда бои за Москву стали еще более упорными, самогитские кавалеристы боролись так искусно и талантливо, что маршал Нэй не мог дальше скрывать своего восхищения. Ирония судьбы: Мюрат, который вначале, когда его элитному корпусу отборной кавалерии приписали самогитов, их презирал и совсем не удостаивал почета. Теперь же Мюрат стал доверять самогитам почти каждую более сложную операцию.

После того, как Великая армия Наполеона заняла Москву, город стал для нее военной помехой, потому что русские при отступлении сожгли город дотла. Самогиты начали тревожиться из-за создавшейся тяжелой ситуации и убедили своего главнокомандующего маршала Мюрата, что необходимо призвать Наполеона начать отступление, иначе не миновать большому несчастью. По их мнению, Великая армия, лишившись пищи и крова, не сможет перезимовать в опустошенной Москве, и каждый просроченный день только приблизит роковые события. Маршал Мюрат, который обычно последним шел на такой поступок, умолял Наполеона как можно быстрей отойти в Литву. И он добился своей цели.

Во время отступления наполеоновская армия претерпела много бед, ее преследовал страшный холод и беспощадные налеты русских со всех сторон. При возвращении Наполеона в Литву, для его сопровождения и защиты маршал Нэй выделил один полк самогитской конницы. Самогиты были закалены холодом и боями, к тому же, они казались маршалу наиболее благонадежными для этой миссии и достойны охраняемой личности. Сорокатрехлетний Наполеон по плану 5 декабря 1812 года в безопасности достиг Литвы.

Отступающие остатки Великой армии Франции стали только тенью того, чем она была раньше. Было очень распространено дезертирство. Даже целый австрийский корпус, под командованием князя Шварценберга, открыто, по- предательски сотрудничал с русскими, поэтому ему было разрешено невредимым возвратиться в Австрию. В то же время основная армия терпела холод и голод. Маршалы Нэй и Мюрат искусно и медленно отступали, отбивая настойчивые атаки русских. Один кавалерийский полк самогитов, присоединенный к армии Мюрата, был последним подразделением в арьергарде. Он действовал в разных направлениях, стараясь задержать или ослабить нападения русских на отступающую Великую армию.

Генерал Наполеона Макдональд, отступающий из района Санкт-Петербурга, на берегах Балтийского моря потерял половину прусской армии, потому что они в Самогитии перебежали к русским. Несмотря на это, верные самогитские драгуны расчистили путь и генерал Макдональд смог в безопасности вернуться в Пруссию.

Большинство самогитов, сражавшихся за Наполеона, остались с французской армией, потому что были включены в состав драгунов и им были присвоены почетные обязанности. Они до конца остались верны Наполеону, а по завершении военных действий, стали жителями Парижа и больше никогда не увидели своей родины, хотя царь и объявил им амнистию и все они имели возможность вернуться.

Когда русские вернули себе Литву, Вильна была переполнена французской добычей, доставленной из России и оставленной ими после их поспешного бегства из Литвы. Больные и раненые наводнили дома и костелы. Трупов было настолько много, что их похороны в такую суровую зиму были сложной задачей.

22 декабря 1812 года в Вильну прибыл царь Александр I. Его возвращение было словно «третий акт» комической оперы – казалось, что ему важнее всего закончить тот танец, который он был вынужден так поспешно прервать в начале июня. Царь опять делал комплименты дамам и вел себя так, словно и не был прерван бал, устроенный в его честь. Те самые аристократы Литвы и Польши опять стремились войти в милость царю.