Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Вообще не угадаешь, где тебя смерть ждет. У меня в училище был хороший друг, Долин Володя. Его оста­вили инструктором, на фронт не отпустили. Когда Одессу весной 1944-го взяли, нас отправили за новыми самолетами в Лебедин. Там в утапе Володя и был инст­руктором. Встретились. Спрашиваю его: «Ты чем зани­маешься?» — «Тренирую молодежь, новые самолеты перегоняем. На фронт хочу, но не пускают. Возьмите меня, ради бога, надоело мне!»

А мы прилетели всей эскадрильей. Я пошел к зам-комэска Кирилюку. Это он меня учил воевать. Хулиган был — никого не признавал, но меня любил. У него ко­гда летчиков в звене побили, он меня с собой брал. Разбойный был! Я ему рассказал про Долина, он гово­рит: «Возьмем, жалко парня. Давай мы его украдем. Нам хорошие летчики в полку нужны. Только тихо».

Посадили мы Володю к нему в фюзеляж и полетели. Не долетая Первомайска, Кирилюк стал отставать, от его двигателя пошел шлейф черного дыма. Скоморо­хов, ведший группу, развернулся. Смотрим, Кирилюк пошел на посадку. Плюхнулся он в деревне прямо на огороды — один огород перескочил, второй, облако пыли — и все, ничего не видно. Ну, точку посадки от­метили, полетели в полк. Выяснилось, что Кирилюк попал в госпиталь с ранением челюсти и переломом руки. Вернулся он в полк уже в июне. Спрашиваем его: «А где же Долин?» — «Как где? Он ведь живой был. Его колхозники на телегу посадили и повезли тоже в Одес­су». Оказалось, что при посадке ему отбило что-то внутри — его нельзя было трясти на телеге, и он умер по дороге. Кирилюка за это понизили. Однако ему не привыкать — его то снимут, то обратно поставят. Хули­ган.

Другой с ним случай расскажу. Когда Румыния ка­питулировала и румыны перешли на нашу сторону, в Каралаше идем по городу вчетвером: Калашонок, Ки-рилюк, Орлов и я. Навстречу нам два румынских офи­цера в летной форме. Такие важные. Честь не отдали. Кирилюк их останавливает: «Вы что не приветствуете советских освободителей?» Те что-то сказали так свы­сока. Он разозлился: «Ах, ты еще обзываешься!» — как даст одному в морду! Мы Кирилюку: «Идем, что ты свя­зываешься». Он стоит на своем: «Они должны нас при­ветствовать!» Командует румынам: «А ну пройдите ми­мо нас строевым!»

Пока мы с ними разбирались, приехал комендант­ский взвод, и на нас: «Вы чего себе позволяете?!» Тут Кирилюк разошелся: «Вы что?! Мы же их сбивали (да и мне пришлось сбить румынский «фоккер» под Одес­сой), а они...» В общем, объяснились. Командир взвода нам сказал: «Вот что, ребята, я вас подвезу до окраины города, а вы уж там пешочком до аэродрома дойдете. Но я вас прошу в городе больше не появляться». Отвез нас и отпустил.

В Каралаше мы сели в начале сентября. Оттуда ле­тали на прикрытие Констанцы, которую бомбили нем­цы, базировавшиеся в Болгарии. После народного вос­стания в Болгарии немцы сразу откатились, и боев не было вплоть до границы с Югославией.

Первый наш аэродром на территории Югославии находился на дунайском острове Темисезигет. Оттуда летали в основном на прикрытие штурмовиков. Кроме того, подвешивали нам и бомбы. Запомнился один из вылетов за день до освобождения Белграда. Облач­ность была низкая, шел дождь. И вот на фоне этих тем­ных облаков сплошной стеной по нам огонь, а надо штурмовать здания, в которых засели фашисты. Три вылета мы сделали — никого не сбили. Как мы живы остались? Не понимаю. За эту штурмовку я получил ор­ден Отечественной войны I степени.

Штурмовиков сложно сопровождать. Обычно выде­ляли две группы — ударную и непосредственного при­крытия. Над целью всегда их прикрывали на выходе из пикирования. В этот момент они наиболее беззащит­ные, не связаны друг с другом огневым взаимодейст­вием. И если немцы атаковали, то только в этот мо­мент. Группу на подходе они не любили атаковать — если атаковали, то как-то бессистемно, лишь бы отде­латься.

Что потом? Мы начали летать под Будапешт, на Юж­ный Дунай. Сначала мы сели сразу в Мадоче. Дожди залили аэродром, превратив его в болото. Два-три вы­лета взлетали на форсаже с выпущенными подкрылка­ми. Только бы побыстрее от земли оторваться. Но это очень рискованно. Вызвали инженера. В результате са­молеты разобрали, на грузовики погрузили и по шоссе вывезли в Кишкунлацхазе, в котором был аэродром с бетонной полосой. Ехать туда километров 35—40. Приехали в три часа ночи, темно еще, а к девяти ча­сам утра все самолеты были готовы к вылету! Понял, как все было серьезно поставлено?! Инженер эскад­рильи Мякота чудеса творил! Да и начальник ПАРМа, где мы ремонтировались, Бурков тоже был на уровне. Прилетаешь ты — самолет в дырках, а часа через 3—4 самолет снова готов к полетам. Вот какие инженеры были!

Когда мы вылетали под Будапешт, особенных воз­душных боев не было. Только один раз, помню, мы сде­лали 2—3 вылета, и наше дежурное звено сидит в бое­вой готовности. Ракета в воздух — пара выруливает — задание получают уже в воздухе. Взлететь успел только Леша Артемов [Артемов Алексей Васильевич, лейтенант. Воевал в составе 31-го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил бо­лее 100 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 8 самолетов лично и 1 в группе. Награжден орденами Красного Знамени (дважды), Отече­ственной войны 1 -й ст.] — «Артем», как мы его звали. И вдруг — два «мессера». Не знаю, куда они летели. Скорее всего, на разведку или на «охоту». Леша завязал с ними бой над аэродромом и обоих сбил на глазах у всех. Один из тех двух немцев сел подбитый. Подобрали его живым. Привели. Командира полка Онуфриенко не было, был его зам — Петров. Командующий спросил, кто вылетал и сбил. Штабные ему доложили, что командир полка вылетал, он и сбил. Потом уже разобрались, как оно было на самом деле. В общем, все произошло, как в кино «В бой идут одни «старики». Артем, когда мы с ним после войны встречались, любил шутить, что за войну сбил двенадцать немецких и десять своих само­летов. Ему действительно не везло — постоянно его сбивали, вот он это и засчитывал в список сбитых на­ших самолетов.

Потом мы перебазировались на аэродром южнее Будапешта. Там были жаркие бои. Мы ходили на штур­мовку, на прикрытие войск. Ты идешь куда-нибудь на разведку, прикрытие или «охоту», а тебе еще бомбы подвесят. Это же, по-русски, совместить «охоту» с раз­ведкой, а заодно и бомбы сбросить. Ты их сбросишь, только потом летишь на прикрытие.

Я со Скомороховым много раз летал на «свободную охоту». Стояли мы под Тетелем. Нам две 50-килограм­мовые бомбы подвешивали, мы их сбрасывали, а после «охота»: рыщем, кого прижучить. И вот я одну сбросил, а другая не сбросилась. А тут пара «мессеров». Один куда-то делся, а за вторым Скоморох погнался. А у ме­ня бомба — меня влево тянет, да и с этой бомбой я от­стаю. Скоморох мне: «Ты что не сбросил?» — «Не сбра­сывается, заело что-то». Прижучил он этого «месса» на Дунае. Смотрю, он взмыл — «месс» лежит в кустах, а к нему уже пехота бежит. Скоморох мне: «Пошли на аэродром». Горючее у нас на исходе уже было. Мне с бомбой пришлось садиться. Думаю, если она сорвется и сдетонирует, конец мне. Но не сорвалась — пронесло.

—   Как вы оцениваете Ла-5?

—   «Лавочкин» — это хороший самолет. На тот же «як» бомбы не повесить, а на «лавочкина» запросто. И штурмовать на нем можно. Особенно он был хорош с моторами «ФН» — 1700 лошадиных сил. У начальства самолеты были помощнее, у ведомых похуже. У моего самолета скоростенки не было, мотор, может, 1400 да­вал, зато такой легкий, маневренный попался. «На хво­сте» крутился — ни один «мессер» не возьмет. Он меня устраивал, но, конечно, я отставал. Бывало, Скоморох скажет: «Леша, чего отстаешь?» — «Я же не на твоей ко-быте».

Вот такой был случай. Скоморохов вел четверку на штурмовку скопления войск около озера Веленце. Только подошли, а там немецкие Ю-87, «лаптежники», наши войска бомбят. Мы бомбы сбросили и давай на них. Шесть самолетов тогда мы сбили: я — один, Ско­морохов — четыре, Гриценюк Вася — один. На самом деле я два сбил, но Гриценюк только пришел, он по этому самолету стрелял. Я ему говорю: «Бери, не жал­ко». У нас так было, что если до Героя одного-двух са­молетов не хватало, мы свои отдавали. Обиды не толь­ко что не было, вообще об этом не думали!