«Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

Очередной всплеск военных ожиданий в 30-е годы был связан с печально знаменитыми московскими политическими процессами 1936–1938 гг. В откликах на решения трибунала постоянно встречались опасения — если обвиняемых приговорят к расстрелу, не осложнит ли это международное положение СССР и не навяжут ли в результате СССР войну ^{514}.

Иногда начало войны, хотя бы интуитивно, советские люди представляли себе довольно реалистично. Так, вспоминая свои предвоенные ощущения, ленинградка И.Д. Зеленская записала летом 1941 г. в блокадном дневнике: «Все считали Ленинград обреченным городом, городом на юру, слишком открытым и доступным в силу своего географического положения… Казалось всегда, что первые и самые страшные удары обрушатся именно на Ленинград…» ^{515}

Вместе с тем некоторые сюжеты, описанные в романах, тем более показанные в фильмах, запоминались и в какой-то степени определяли отношение к меняющейся реальности.

Так, описывая в своем дневнике ситуацию в Москве в начале сентября 1939 г. («Город полон слухов: что закрыта для пассажирского движения Белорусская железная дорога, что закрыто авиасообщение; что мобилизована половина такси, все грузовики и большая часть учрежденческих машин, что закрыты 18 школ (под призывные пункты взяты, или под госпитали, как говорят другие), что эшелоны идут на западную границу и на Дальний Восток…»), Е.С. Булгакова проводит прямую параллель с американским фильмом по произведениям Г. Уэллса о будущей войне. Этот фильм она вместе с М.С. Булгаковым видела на закрытом просмотре в американском посольстве еще в ноябре 1936 г. ^{516}

Подписание советско-германского договора о ненападении 1939 г. было встречено со смешанными чувствами. Казалось, что угроза войны отодвинулась. С другой стороны, многие, как сформулировал в беседе с товарищами по работе ленинградский слесарь А. Федоров, понимали, что «договор между СССР и Германией для последней ничего не значит. Она заключила его, чтобы использовать известный промежуток времени и прибрать к рукам Францию, Англию и Польшу, а затем уже напасть на СССР» ^{517}.

Важно подчеркнуть, что в массовом сознании Советский Союз и в эти годы, как правило, выступал обороняющейся стороной. Изменение настроений на самом верху привело к тому, что летом 1941 г. заговорили о необходимости изменения пропаганды, придания ей «наступательного характера». Готовилась очередная кампания, однако развернуть ее попросту не успели ^{518}.

Война, которую ждали, которая порой описывалась в пропаганде и представлялась во всех подробностях в массовом сознании, оказалась совсем не такой.

Многие предвоенные иллюзии — о наступательном характере войны «малой кровью и на чужой территории», о революционном взрыве на Западе, свойственные прежде всего молодому поколению, оказались ложными. Более скептическое отношение к этим вопросам поколения старшего оказалось и более реалистическим. 22 июня 1941 г. все рассуждения о предстоящей войне потеряли смысл, предвоенная эпоха кончилась, началась Великая Отечественная война.

Глава 3.

«Враги второй очереди»:

Образ союзника

Среди самых устойчивых внешнеполитических стереотипов, характерных для разных культур и эпох, конкретное содержание которых, тем не менее, может меняться самым неожиданным образом, — образ врага ^{519} и образ союзника ^{520}.

В течение XX в. Россия дважды в ходе двух мировых войн выступала в качестве участника могущественной коалиции, и «образ союзника» как в годы войны, так и в межвоенный период играл в сознании российского общества важную роль, в том числе при решении внутриполитических проблем.

Для мифологизированного сознания внешний мир представляет собой «темную», или, в лучшем случае, «серую» зону, т. е. область повышенной опасности, враждебную или недоброжелательную по отношению к человеку, где все иное и все неустойчиво ^{521}. И, следовательно, союзник, также принадлежащий к миру за пределами освоенной территории (т. е. внешнему миру), воспринимается как нечто неустойчивое, сомнительное, потенциально враждебное. Подобное отношение к союзникам фиксируется не только в годы Великой Отечественной войны, но и на других этапах русской (и не только русской) истории.

Отношение к союзникам, реальным или потенциальным, и общая мифологизация представлений о внешнем мире в массовом сознании ярко проявились в годы русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В частности, крестьяне разных губерний были убеждены, что «все англичанка портит дело, она помогает туркам» (Новгородская губерния), что «если бы не помешала «англичанка», то русские непременно бы взяли Константинополь» (Рязанская губерния) ^{522}. В народном сознании в качестве союзника России (кроме славян, в частности болгар, и греков, которые тоже считались «славянами»), выступал… Китай: «Китай за нас подымется. Царь Китаю не верит, боится, чтобы не обманул…» — говорили крестьяне ^{523}. Характерна, при всей фантастичности этих утверждений, нотка недоверия к «союзнику».

Как в общественном мнении, так и в массовом сознании России к началу XX в. традиционным было недоверие к Англии. При этом в исторической реальности в годы самых крупных коалиционных войн, в которых участвовала Россия (в частности, наполеоновские войны, в том числе война 1812 года., Первая и Вторая мировые войны) вследствие различных геополитических и прочих обстоятельств Англия становилась союзником России, что, конечно, действовало на отношение к ней, но затем все быстро возвращалось на свои места ^{524}. Эта инерция была преодолена лишь в 60–80-е годы нашего века, когда Англия потеряла статус мировой державы. Поэтому, как отмечает В.А. Емец, накануне Первой мировой войны, после того как фактически сложился англо-франко-русский союз, «требовалась решительная ломка стереотипов… в общественно-политическом сознании правящих кругов и целых социальных групп населения» ^{525}. Эту задачу решал, в частности, министр иностранных дел А.П. Извольский, который первым начал «работать» с прессой в целях изменения общественного мнения. Тем не менее в общественном сознании недоверие к Англии в значительной степени сохранялось, к Франции же отношение было лучше.

В отличие от Второй мировой войны, в 1914–1917 гг. военные действия велись одновременно на Западном и Восточном фронте. Союзники, как водится, склонны были недооценивать усилия друг друга, тем не менее чувство «общего дела» находило свое отражение в массовом сознании.

В годы войны предпринимались целенаправленные усилия по формированию в общественном мнении и массовом сознании «образа врага» ^{526}. Наряду с этим, хотя, к слову сказать, с гораздо меньшей интенсивностью, пропаганда работала и над формированием позитивного и достаточно наглядного образа союзника. Примеров множество; в частности, в России были изданы открытки с изображением симпатичных солдат в форме стран Антанты с текстами государственных гимнов, причем русский солдат ничем не выделялся в этой серии [55].