«Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

Понятно, что и сознательные, хотя и пассивные противники Советской власти, связывали с германским фашизмом определенные надежды — и не только как с силой, способной военным путем победить большевиков, но и как с возможной альтернативой коммунизму как таковому. Уже в 1933 г. ленинградское ОГПУ, внимательно следившее за ситуацией среди так называемых «бывших», отметило и «консолидацию социально-чуждых и враждебных элементов», и «активную концентрацию» бывших членов буржуазных партий, «открыто ориентирующихся на фашизм и высказывающих симпатии Гитлеру» ^{486}.

Конечно, трудно доверять материалам НКВД относительно существования в СССР «фашистских организаций», особенно после 1933 г. Как правило, подобные дела попросту фабриковались. Так, в феврале 1934 г. Г.Г. Ягода направил И.В. Сталину сообщение об аресте членов «широко разветвленной фашистской организации», именующейся «Российская национальная партия», которая ставила своей конечной целью «свержение советской власти и установление в стране фашистской диктатуры». В состав руководящего «политического центра», по мнению ОГПУ, входили академики историки В.И. Вернадский и М.С. Грушевский, литературоведы Н.С. Державин, В.Н. Перетц и М.Н. Сперанский, химик Н.С. Курнаков, ряд других видных ученых. При этом, как отмечалось в сообщении, «организация была создана по прямому указанию закордонного русского фашистского центра… фашистский центр за границей, сформировавшись на базе евразийского движения, включил в себя панславистские элементы и был тесно связан с французскими интервенционистскими кругами», и лишь с 1932 г. «в связи с усилением фашизма в Германии и затем прихода к власти Гитлера организация ориентировалась на фашистскую Германию» ^{487}. Очевидно, что не только сама организация и ее «политический центр» были изобретены ОГПУ, но и о фашистской идеологии как таковой авторы документа имели довольно приблизительные представления.

Другим примером может служить дело «молодежной фашистской организации ГитлерЮгенд» в Москве ^{488}. Не отставали от столичных чекистов и их провинциальные коллеги: так, в Ленинграде и области только в 1935 г. было раскрыто 9 «фашистских групп», а в 1937 г. там же была ликвидирована «фашистско-террористическая организация», состоящая более чем из 50 человек во главе с «агентом гестапо». На самом деле это были члены городского общества глухонемых… ^{489}

Неоднократно «немецко-фашистские шпионы и диверсанты» фигурировали на печально знаменитых московских процессах.

Но были и другие случаи. Так, в 1934 г. в Воронеже была ликвидирована «фашистская группа» врача-хирурга И.В. Словцева. Среди 14 участников группы были преподаватели, актеры, музыканты и др. В обвинительном заключении говорилось, что «с 1931 г. собирались музыкальные вечера у Словцева по пятницам, занимались пением и музыкой… Оформление фашистской организации состоялось в 1933 г. после прихода Гитлера к власти… Словцев одобрял методы борьбы Гитлера с коммунистами как с “врагами нации”». Деятельность «группы Словцева» сводилась к тому, что ее члены слушали передачи из Германии и Чехословакии, записывали их и пересказывали знакомым. Обсуждая услышанное, они рассуждали о применении идей фашизма в Советском Союзе; один из участников группы был убежден, что «на стороне фашизма культурные люди». Участники группы были приговорены к различным (до 8 лет) срокам заключения. В 1989 г. приговор был отменен Верховным Судом РСФСР, который по материалам дела заключил, что «высказывались личные суждения без цели подрыва или ослабления, свержения Советской власти». Характерно, однако, что в полной реабилитации членам группы было отказано ^{490}.

Как уже отмечалось, в начале 1930-х гг. роль главного потенциального противника перешла к Японии, а с середины 30-х годов — к фашистской Германии. Но одновременно сохранялась инерция враждебного восприятия Англии и Польши.

Например, в апреле 1935 г. некий повар Родионов обратился к докладчику со словами: «Англия и Япония хотят задушить Советский Союз. Ты, тов. докладчик, скажи т. Сталину, чтобы никогда не доверял англичанам» ^{491}.

Что же касается Польши, то даже в учебнике географии 1932 г. издания для школ рабочей и крестьянской молодежи в разделе «Ватиканский город» [так в документе — авт.] утверждалось, что папа римский «неустанно возносит моления о том, чтобы Бог покарал большевиков, ругает пятилетний план социалистического строительства и втихомолку принимает участие в подготовке военного нападения на СССР капиталистических, особенно католических стран (Франции и Польши)» ^{492}. И в массовом сознании встречались высказывания о том, что «с Запада в свою очередь пойдет на нас Польша». Как заявил в феврале 1935 г. мастер одного из пермских военных заводов Пильщиков: «Посмотрите, что делается сейчас за границей: Германия, Польша сколачиваются в военный союз, чтобы идти войной на Восток» ^{493}. Подобных примеров можно привести немало.

Конечно, новые реальности давали о себе знать, и в 30-е годы порой встречались рассуждения о будущей судьбе Польши в случае новой мировой войны. Так, в 1933 г. на одном из предприятий Свердловска на партийном собрании, посвященном обсуждению международного положения СССР, один из слушателей поинтересовался: «В свете сегодняшних дипломатических отношений с Германией не меняется ли роль Польши, не вынуждает ли стать буфером для СССР от германского империализма, так как в случае военных событий между Германией и СССР с первых дней объявления войны [означает] Польше свою государственную независимость безусловную потерю» [так в документе — авт.] ^{494}

Конечно, представления о Польше отнюдь не исчерпывались военной темой. В 1920-е годы, особенно среди этнических поляков, неоднократно отмечались настроения в пользу переезда в Польшу. При этом порой встречались такие высказывания: «В Польше рабочим живется лучше, так как каждый чувствует себя свободным, а если там есть помещики, то ведь в России имеются коммунисты, такие же помещики» ^{495}. Многие граждане СССР в течение 20–30-х годов имели родственников в Польше, поддерживали с ними постоянную связь (и пострадали из-за этого в годы «ежовщины»). Тем не менее накануне войны большинством политически и социально активного населения Польша скорее воспринималась как потенциальный противник, чем союзник, бывшая часть Российской империи или соседнее, близкое по своим историко-культурным корням, славянское государство.

После заключения между СССР и Германией пакта о ненападении в августе 1939 г. многие советские граждане пришли к выводу, что судьба Польши предрешена. Так, жители Ленинграда, в частности, отмечали, что «Германия в этом договоре развязала себе руки в отношении Польши… Она безнаказанно приберет Польшу к рукам» ^{496}. При этом участие СССР в новом разделе Польши мало кем предполагалось. Как предсказывал в беседе с сослуживцами сотрудник Наркомлеса СССР, «Германия пактом о ненападении и торговым договором свяжет [СССР] по рукам и ногам, чтобы в это время разделаться с Польшей». Большинство комментариев носило достаточно отстраненный характер; иногда встречались такие предположения: «В результате договора сильно пострадает Польша, ее сильно пощипают, хотя она заслуживает этого» ^{497}. Высказывались даже более жесткие оценки: «Польша своим криком и дерзким поведением вынудила Германию выступить» ^{498}. Однако подобные настроения вряд ли преобладали. Как вспоминал позднее К. Симонов, «когда началась война немцев с Польшей, все мое сочувствие так же, как и сочувствие моих товарищей по редакции военной газеты, где мы вместе работали, было на стороне поляков, потому что сильнейший напал на слабейшего и потому, что пакт о ненападении пактом, а кто же из нас хотел победы фашистской Германии в начавшейся европейской войне, тем более легкой победы? Быстрота, с которой немцы ворвались и шли по Польше, огорошивала и тревожила» ^{499}.