Когда молчат письмена. Загадки древней Эгеиды

К более ранним временам относится сидетское письмо. Его называют также памфильским, т. е. письмом жителей страны Памфилия (столицей Памфилии был город Сиде — отсюда и пошло название «сидетское письмо»). Письмо это очень странное — оно на первый взгляд не похоже ни на какое другое буквенное письмо. Но если присмотреться внимательнее, то окажется, что и оно близко греческому и семитскому письму. Сидетских надписей еще меньше, чем писидийских, а по краткости они не уступают последним. Несмотря на поистине героические усилия, ученые долго не могли найти ключ к письменам Памфилии. Удалось же разгадать сидетскую загадку лишь после того, как в 1949 году была найдена относительно большая двуязычная надпись (на греческом и сидетском языках).

Благодаря этой билингве знаменитый немецкий хеттолог Хельмут Боссерт (живущий в Турции) опубликовал в 1950 году в турецком журнале «Беллетен» статью с дешифровкой сидетских надписей.

 В этой статье речь шла об упомянутой нами короткой билингве, в которой говорилось: Аполлоний [сын] Аполлодора [внук] Аполлония, поставил это изображение всем богам».

Недавно ученые-азианисты были заинтересованы новым открытием: нашли две новые большие сидетские надписи. Эти надписи подтверждают вывод о родстве сидетского с другими хетто-лувийскими языками и позволяют определить чтение почти всех букв сидетского алфавита. Надписи свидетельствуют о сильнейшем влиянии греческого языка на сидетский: очень многие сидетские слова были греческого происхождения.

Оба языка — писидийский и сидетский — исследуются в основном путем сравнения собственных имен с именами и словами других хетто-лувийских языков. Для этой цели не обязательно брать местные надписи. Вот, например, писидийское имя Кбедаси. Оно восходит, видимо, к форме хбадаси, позднелувийскому прилагательному от хбади. Это слово произносилось в ранних хеттских языках хбадис и значило "слуга, вассал". Важно, что перед нами не просто соответствие одного имени другому (что тоже бывает важно): перед нами соответствие имени типичной хетто-лувийской именной основе. Причем важно, что имя Кбедаси образовано от основы с помощью суффикса относительного прилагательного -си- (этот суффикс был широко распространен в лувийском: массанасси- здесь значило "богов, божеский" от слова массана- "бог").

Таких примеров много. Они показывают, что образование имен в поздних языках было живым, действующим явлением. Имена образовывались с помощью хетто-лувийских суффиксов, от хетто-лувийских основ, по хетто-лувийскому образцу. Существует специальная наука — ономастика (т. е. наука об именах), которая занимается выяснением структуры имен, их языковой принадлежности, их классификацией. Образец ономастического анализа мы только что привели. Понадобится нам ономастика и в дальнейшем.

Можно только на основе анализа имен ликийцев (живших на юго-западной оконечности Малой Азии) в греческой передаче доказать, что их язык был также хетто-лувийским. Но делать это нет необходимости: на материале большого числа ликийских надписей ученые доказали, что ликийский язык был очень близок лувийскому и входил в группу хетто-лувийских языков индоевропейской семьи. Не только основы слов и суффиксы ликийского языка обнаруживают хетто-лувийский облик. Важно, что и окончания имен и глаголов здесь явно хетто-лувийские, а окончания очень устойчивы, они не заимствуются из языка в язык, как слова или собственные имена.

Было, правда, время, когда шли дискуссии о том, следует ли считать ликийский язык сильно изменившимся индоевропейским или же он должен быть отнесен к другой семье языков, например кавказской. Так продолжалось до 30-х годов нашего века; в эти годы итальянец Пьерро Мериджи доказал тезис о индоевропейском характере ликийского языка. И только в 1945 году, после выхода работы датского лингвиста Хольгера Педерсена «Ликийский и хеттский», чаша весов решительно склонилась в пользу первого предположения, и анатолийская ветвь пополнилась еще одним языком. Позднее было показано, что ликийский язык ближе к лувийскому, нежели к хеттскому языку.

Ликийские надписи были прочтены еще в конце прошлого века. Тогда еще молодой Педерсен и другие скандинавские ученые добились очень значительных успехов в исследовании ликийского языка. Ликийские надписи были записаны буквенным письмом, заимствованным у греков. Не все буквы были похожи на греческие, а некоторые похожие буквы имели совсем не то значение, что в греческом, но надписи все же были дешифрованы без труда. Как и во многих других случаях, на помощь пришли билингвы — двуязычные надписи на греческом и ликийском языках. В этих надписях имелись собственные имена — одни и те же в обоих текстах. После того как эти имена были обнаружены в ликийских надписях и прочитаны, не составляло труда прочесть и остальной ликийский текст.

И все же мы не имеем достаточных сведений о звуковых значениях многих ликийских букв, особенно редких. Вот, например, буква )(. Обозначает она звук, который мог заменяться глухим согласным звуком [т]. С другой стороны, есть данные, говорящие, что буква )( передавала звонкий согласный звук, но не [д], так как там для передачи [д] существовала другая буква. Возможно, эта буква передавала звонкий спирант (как английское [ð] в слове this). Но может быть, это было и не так.

Многие ликийские надписи не только читаются, но и переводятся без всякого труда. Многие, но не все. Как раз самые большие и интересные надписи понимать труднее всего. Дело в том, что большинство ликийских надписей — надгробные. Они похожи друг на друга (в них говорится обычно, что такой-то человек построил гробницу для себя, своей жены и детей; иногда добавляется, что никто не должен наносить гробнице ущерб, а тот, кто это сделает, будет наказан).

Те же несколько надписей, которые решительно отличаются по содержанию от обычных надгробий, понимаются с большим трудом. Лишь недавно удалось понять значительное число фраз. Зато довольно прозрачен грамматический костяк надписей. При анализе больших ликийских надписей мы сталкиваемся с чем-то вроде ликийского варианта «глокой куздры». В свое время академик Л. В. Щерба приводил такую фразу: «глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит бокренка». Здесь весь грамматический костяк фразы понятен, а о значении слов можно только догадываться.

Ликийский язык был условно разделен исследователями на два диалекта — А и Б. Первоначально было неизвестно, как сами ликийцы называли диалект Б, и ученые назвали его «милийский». Недавно удалось установить, что на самом деле правильно назвать его не «милийский», а «труйский», однако в науке уже укоренилось первое название.

Таким образом, в Ликии существовало по крайней мере два диалекта одного и того же языка, один из которых (диалект А) назывался трммили (термильский), другой (диалект Б) — труели (труйский). На тесную близость ликийского и милийского ученые обратили внимание давно. Между ликийским и милийским почти нет грамматических различий и очень незначительны звуковые различия (так, в милийском сохранялся древний с, а в ликийском он переходил в х; это был легкий придыхательный звук вроде немецкого h). Милийский был архаичным диалектом (т. е. диалектом, сохранившим весьма древние черты языка). В сущности, в эпоху ликийско-милийских надписей (V—IV вв. до н. э.) это был мертвый диалект, возведенный в ранг священного языка; на нем писались торжественные и религиозные тексты. Его положение в Ликии можно сравнить с положением латыни в средневековой Европе, старославянского в славянских странах или санскрита в Индии. Интересно, что очень многие нарицательные слова милийского в ликийском использовались как имена людей: в милийском были, например, два слова — муни и кллейма. Первое означает "царь" или "жрец", а второе же значило "сила", "мощь" или что-то в этом роде. И вот в ликийском находим имя человека Муникллейма — оно составлено из двух этих слов (такие составные имена были часты у ликийцев и других народов Малой Азии). Это понятно: ведь милийский сохранил древние слова со значениями «мощный, доблестный, священный» и т. д. В именах людей мы часто находим отголоски таких слов (ср. русские Владимир, Святослав и др.).