Обитель подводных мореходов

До вахты оставалось полчаса. За бортом, не стихая, ревёт океан. В кубрике тихо. Курсанты пристроились по углам, кто как сумел. Дышать муторно и тяжко. Воздух насытился влагой. Егор, сидя на рундуке, привалился боком к переборке. Рядом полулежали Вадим и Кузьма. Качка до того всех измотала, что никому не хотелось даже шевелиться.

Откинулась крышка верхнего люка. В кубрик ввалился Пискарёв. Скинув у трапа мокрый плащ, прошёл к столу и сел на банку. Глядя на измученные, побелевшие лица ребят, он покачал головой.

- Прямо как покойники, смотреть противно, - раздражённо сказал он. Вы же ни на что сейчас не способны. Одно слово: балласт. - Мичман стукнул кулаком по столу и вдруг рявкнул во всю глотку. - Встать!

Курсанты испуганно вскочили на ноги.

- Разболтались, - произнёс мичман тихо и властно. - Вы что же, голодной смертью подыхать вздумали? А ну, бачковые, марш на камбуз! Приказываю так налопаться, что б в животе ничего не бултыхалось!

Курсанты нехотя сели за столы. Через силу пообедав, осоловело поглядывали на мичмана, который степенно вышагивал по кубрику из угла в угол.

- Смотрю я на вас, - говорил мичман, - и вспоминаю блокадную зиму. В кубрике у нас холод собачий, жрать нечего. Не успеешь пообедать, как ужинать хочется. Подлодка наша в ту пору зимовала в Кронштадте. Ремонтировали механизмы, чистили балластные цистерны: словом, готовились сразу же по весне к выходу в море. У многих из нас семьи в Ленинграде оставались. Командир по возможности отпускал родных навестить. Отпросился и я как-то. Насобирал трошки сухарей, сахарку. Уложил всё это в сидор. "Маловато, - думаю, - да всё ж таки лучше, чем ничего..." В Кронштадте с харчами немного полегче было. Пошли мы группой - человек десять. Дорога была по льду. Но пройти по ней удавалось лишь ночью, потому что днём её простреливала вражья артиллерия. Идём... Прожектора с того берега по низу так и шастают, цель выискивают. Как только луч прожектора приближается, мы ничком на лёд. Потом вскакиваем и - дальше. А кругом проруби от снарядов, того и гляди под воду с концами угодишь. А у самого-то с голоду и с усталости голова кружится. И вещмешок настолько тяжёлым показался, словно там кирпичи. Ну ничего, кое-как добрались до берега. Поймали попутную машину. Дома у меня оставались старуха моя со снохой, да двое внучат. Славные хлопчики... Одному из них два, а другому четыре годика. И знали бы вы, братцы, как ребятишки мои рады были, когда я вошёл. Обнял их, а сам чуть не плачу... До чего исхудали, прямо два скелетика. Достал гостинец. Меньшой внук схватил ручонкой сухую корку... Лижет её язычком... Она ему леденца слаще. Помню, обещал им другой раз принести белую булку, пшеничную. То-то загорелись глазёнки... - Иван Порфирьевич грустно улыбнулся. - А вы позволяете себе такую роскошь, как отсутствие аппетита...

Мичман встал, накинул плащ. Когда он рукой взялся уже за поручень трапа, Герка Лобов его спросил:

- А булку принесли?

- Какую? - рассеянно переспросил Пискарёв.

- Да пшеничную, какую внучатам обещали.

- Не знаю... Она им не понадобилась. Когда снова пришёл домой, в живых никого уж не застал...

Мичман вышел. Курсанты молчали.

25

В прокладочной рубке рабочая тишина. По столам разложены мореходные таблицы, карты, лоции. Мерно жужжат репитеры, и на дальней переборке, вздрагивая и поворачиваясь, щёлкает циферблат лага.

Склоняясь над планшетом, Непрядов старался подавить в себе ощущение качки. Его подташнивало. Ноги становились какими-то ватными и держали непрочно.

Егор взглянул на часы: пора брать очередной пеленг. С трудом оттолкнулся от стола и валкой походкой вышел на палубу. Еле влез по трапу на крышу прокладочной рубки, а потом изнеможённо, как спасительную опору, обхватил руками тумбу пеленгатора. Вода пробивалась за воротник и струйками сбегала по спине. Тут же Егора стошнило. Отплёвываясь, он судорожно хватал ртом воздух, а когда отдышался, прильнул глазом к окуляру пеленгатора. В матовой завесе дождя ему не сразу удалось поймать проблески маяка Фуншал, но Егор искал их упорно, пока не добился своего. Затем он вернулся в прокладочную и долго разбирал в намокшей записной книжке неровную, путаную колонку минут и градусов. На его планшете появилась всего лишь одна точка, именуемая местом корабля на карте. Но часы не спешили и до конца вахты было ещё далеко.

Большинство ребят-однокурсников переносили качку не легче. Каждый из них боролся с морем и с самим собой. Одни через каждые пять минут бегали к борту "похвалиться харчами", другие никак не могли унять навязчивую икоту. И только Кузьма Обрезков не выказывал никаких признаков морской болезни. Ребята завидовала ему.

К вечеру барк вошёл в полосу северо-восточного пассата и небо над ним стало чистым. Вдали от берега шторм слабел. Волны катились ровнее, шире. И Егор почувствовал заметное облегчение.

С ходового мостика неожиданно дали команду ложиться в дрейф.

Обрезков глянул в иллюминатор и, удивлённый, потянул Непрядова за рукав. К борту парусника швартовался рыболовный траулер. На его гафеле полоскал красный флаг. Возможно, рыбаки слишком далеко ушли от своей плавбазы и у них кончилась пресная вода. В море своими запасами нередко приходилось делиться. Кузьма потянул носом воздух.

- Чую запах двойной ухи, - сказал он. - На камбуз волокут два ящика со свежей рыбой.

От напоминания о еде Непрядова даже передёрнуло.

- Смотри-ка, - продолжал удивляться Обрезков. - Мичман целуется с каким-то рыбаком. Никак дружка отыскал!

Просемафорив друг другу "счастливого плавания", корабли разошлись. Штурманская вахта подходила к концу: тошнота больше не ощущалась, но в груди какая-то пустота, словно все внутренности были вынуты. Кто-то, гулко бухая сапогами, прошёл по палубе мимо иллюминатора. Шторки зашевелились, и прямо на Егорову карту упало большое румяное яблоко. Оно запросто покатилось по материку, по глубинам и островам, как в старой сказке, показывая дорогу заплутавшему добру-молодцу.

Непрядов от удивления остолбенел.

Подхватив яблоко, Кузьма понюхал его и установил:

- Спелое, летом пахнет, - и возвратил дружку.

- Это мы сейчас проверим, - сказал Непрядов, рассекая яблоко транспортиром на маленькие дольки, чтобы хватило всем стоявшим на вахте курсантам. И никто из них, естественно, не смел отказаться.

Ребята жевали, блаженно морщась, и начинали улыбаться, словно ощутив приток неведомой живительной силы.

- Всё-таки пахнет осенью, - возразил Егор, просмаковав свой кусочек. И ещё чем-то таким... Укромовкой, что ли?

- Почему же именно твоей Укромовкой? - усомнился Кузьма, протягивая руку за второй долькой.

- Да уж так... Дед говорил, что нигде такая ароматная и крупная антоновка не растёт, как у нас. Я просто вообразил, какой она может быть в нашем саду.

- Всё проще, други мои, - вмешался Вадим. - Антоновка всегда родиной пахнет. А где именно растет, на Псковщине или на Тамбовщине - какая разница?

И Колбеневу на это никто не возразил. Только ещё сильнее зохотелось хоть на мгновенье, хоть краешком глаза взглянуть на родные берега, на свой дом.

После вахты Непрядов не торопился идти спать. Долго бродил по палубе, наслаждаясь наступившей тишиной и покоем. Думалось, как там сейчас в Укромовке, что поделывает его дед и даже... какие могут быть собачьи заботы у Шустрого. Непрядов обращался взглядом к небу и снова отыскивал меж ярких звёзд лучистый Катин взгляд...

В кубрик Егор спустился, когда ребята уже засыпали. Но свет пока горел. Непрядов вытащил из сетки зашнурованную койку и, развернув её, подвесил к потолку.

Обрезков уже посапывал носом. А Колбенев ещё ворочался, поудобнее устраиваясь в своём гамаке.

Заложив руки за голову, Егор долго лежал при тусклом свете ночного плафона с открытыми глазами. Тишина. Слышно лишь, как над головой шумит в шпигате падающая за борт вода. Вода...

Это же ручей! Тот самый, из которого он в лесу пил воду. Как же сразу его не узнал? Но только течёт он теперь меж камней с Бастионной горки в самом центре Риги. На его пути маленькие заводи, и вода в них подсвечена голубым, красным, зелёным... Над головой кроны столетних вязов, а внизу, у самого обводного канала, цветы. Кажется Егору, что он получил в выходной день увольнительную в город и томится, ожидая свою любимую. Он видит её... Навстречу идет стройная, светловолосая девушка. Это Катя. Она улыбается, машет рукой. Егор отчаянно спешит к ней, а ноги недвижимы. Но девушка всё ближе. Когда между ними остаётся всего лишь несколько шагов, откуда-то появляется трамвай. Он движется мимо Егора и отрезает путь к любимой. Но трамвайный звон почему-то странно похож на пронзительную трель колокола громкого боя.