Веселие Руси. XX век

Так, Московская городская дума осенью 1917 года приняла постановление, в котором отмечалось, что «все крепкие напитки и другие спиртосодержащие вещества, оставшиеся от продажи прежнего времени или приобретенные разными способами впоследствии, хранятся у владельцев ресторанов, трактиров, харчевен, столовых, театральных, клубных и вокзальный буфетов, чайных и проч. при помещениях означенных заведений, вследствие чего, с одной стороны, совершенно не поддается учету количество и способ расходования этих веществ, а с другой стороны, удобство доставать напитки из здесь же находящихся складов дает возможность во всякое время брать их оттуда как для подачи посетителям, так и для продажи на вынос» [267].

По сути дела, гласные Думы требовали ввести жесткий контроль над запасами спиртного, его расходом, качеством и ценами, требовали повысить уровень ответственности владельцев развлекательных заведений за нарушение правил. С трибун вновь зазвучали гневные речи, однако ораторы оказались способными лишь сотрясти воздух. Прогрессивная общественность, как всегда, требовала большего, скорого и самого решительного, но дальше грозных речей и предостережений дело не шло.

А, тем временем, с мест в центр, в департамент полиции продолжали поступать тревожные сообщения: В селе Михайловка Рязанской губернии день призыва совпал с местным религиозным праздником и соответствующим народным гулянием (срабатывал принцип «святое, не трожь»). Поводом к вспышке недовольства призывников послужили действия полицейского, который разорвал гармонь одного из ратников.

В ответ в толпе послышались крики «долой полицию!», «бей стражников!», и в полицейских полетели камни и комки грязи. После этого толпа двинулась к бакалейному магазину на центральной площади города и потребовала у хозяина вина, который отпустил сто бутылок. «Вдохновленная» толпа призывников направилась к зданию полицейского управления, где потребовала освобождения ранее задержанных участников беспорядков, а затем – к уездной земской управе. Увидев у дома исправника вооруженных полицейских, ратники вступили с ними в рукопашную схватку. Стражники и городовые спрятались в подвале дома. Озлобленные люди стали выбивать стекла, ломать забор и ветви фруктовых деревьев, некоторые даже пытались поджечь дом. Толпу остановили выстрелы нижних чинов полиции, которыми был убит один из мобилизованных, остальные повернули назад [268]. Следствие, проведенное по результатам бунта, показало, что толпой никто не управлял, волнения вспыхнули и продолжались стихийно. В материалах дела особо подчеркивалось, что большая часть вины лежит на нетрезвых мобилизованных, но толика вины – и на полиции. Хотя действия последней по пресечению волнений были признаны «законными и оправданными».

В следственных бумагах внимание акцентировалось еще на нескольких обстоятельствах – на порядке проведения мобилизации, поддержании порядка, обеспечения безопасности самих мобилизованных, их родных и близких, военных чинов и местной администрации. Предполагалось даже поставить эти вопросы перед Министерством внутренних дел [269].

А периодическая печать стремилась рисовать ситуацию в радужных тонах. Например, журнал «В борьбе за трезвость» весной 1915 года писал: «Россия отрезвела. Отовсюду несутся добрые вести, что народ не только спокойно и мужественно переносит все тяготы военного времени, но что жизнь народная заметно улучшается. Исчезает хулиганство. Голытьба одевается и обувается. Крепнут хозяйства, растут народные сбережения». Но трезвость воцарилась в стране «в силу хотя чрезвычайного, но случайного обстоятельства. Россия перестала пить не по убеждению, к которому бы она пришла путем борьбы и размышлений, а потому, что в продаже не стало спиртных напитков. Зловещая искра пьянства не потухла, и для большинства населения наставшая трезвость – это вынужденный пост, с которым оно мирится, но до определенного времени. Поэтому в новых условиях на смену борьбы против пьянства должна прийти борьба за трезвость» [270].

«В первые месяцы войны земские и представительные обзоры, а также сообщения в прессе дружно свидетельствовали: сухой закон поддерживает подавляющее большинство россиян. Дети пишут письма царевичу и благодарят его отца. Женщины перестали бояться побоев пьяного мужа и выражают «глубокую благодарность Тому, Кто им сделал такую великую милость». Главы семейств активно участвуют в мирских сходах и больше не позволяют «кулакам» манипулировать ими с помощью алкоголя. Дворяне и фабриканты довольны, что крестьяне и рабочие проявляют больше почтения, исчезли «пьяницы», которые в 1905 году подбивали на забастовки и погромы. На вершине этого нового гармоничного сословного общества возвышался добрый царь-батюшка, который запрещением пожаловал народ «огромной благодатью»» [271].

Картина красочная, но не отражающая в полной мере реальность, сложившуюся в русских селах и городах. Периодические издания представляли то, во что хотели верить, что хотели видеть, а не то, что было на самом деле.

Но, видимо, средства массовой информации настолько активно влияли на сознание граждан, что осторожный и рассудительный (и, в то же время, язвительный сатирик, чье острое перо «вскрывало» российскую пошлость) А.А. Аверченко выпустил специальный «прощальный» сборник под убийственным названием: «Осиновый кол на могилу зеленого змия».

«Российские газеты хранили патриотическое молчание по поводу беспорядков во время мобилизации, печатали многочисленные материалы о пьянстве немецких и австрийских солдат. Некоторые медики даже утверждали, что любовь немцев к пиву «парализовала» их моральные устои, после чего они совершали акты жестокости без угрызения совести. Казалось, что непокорное российское крестьянство мгновенно превратилось в боевую силу, более могучую и профессиональную, чем самые современные легионы кайзера» [272].

Хоронить «зеленого змия» оказалось делом преждевременным [273]. Он и не собирался издыхать. Ему была уготована более длительная, чем предполагали многие, жизнь. Рассудительный и знающий суть проблемы профессор медицины И.Н. Введенский предостерегал от опрометчивых и поспешных оценок: «Алкоголь играл слишком большую роль в нашей жизни, чтобы внезапный переход к трезвости прошел легко и болезненно. С исчезновением водки образовалась в бытовом укладе народа пустота, которую жизнь стремится так или иначе заполнить, и это приспособление к новым условиям принимает формы болезненные и опасные» [274].

Быть может, образовавшуюся пустоту заполняли радикальные идеи, в первую очередь, о свержении той власти, которая вводила ограничения на продажу спиртных напитков. И, быть может, этим же объясняется столь резкий взлет популярности левых партий: большевиков, социалистов-революционеров – тех, кто не побрезговал бы сыграть на низменных чувствах толпы.

Попытка усидеть на двух стульях всегда подводила российские власти. Так и в годы Первой мировой войны: одной рукой запрещали, другой – создавали новые лазейки. В ряде мест власти, стремясь избежать выплеска недовольства и погромов, разрешали открывать винные лавки во время отправки мобилизованных [275]. Результат: летом 1914 года отмечено более сорока погромов во время мобилизационных действий. Одна треть из числа задержанных объясняла свои действия «нехваткой» спиртного, остальные две трети – тем, что хотели бы «разобраться» с германцами сначала у себя на родине, а уж потом ехать на фронт, где и «продолжить начатое дело». Но все задержанные были в нетрезвом состоянии и после протрезвления даже толком не могли вспомнить о ходе событий – погрома или драки.