Сталин. История и личность

Однако, несмотря на резкий поворот во взглядах Пашуканиса, положение его самого и возглавляемой им школы советской марксистской юриспруденции было безнадежным. С провозглашением в 1936 г. сталинской Конституции, первой статьей которой советское государство, а по логике вещей и его законность объявлялись «социалистическими», теория Маркса и Энгельса и их ученика Ленина об исчезновении классов и государства в полностью социалистическом, а затем коммунистическом обществе должна была попасть в разряд «вредительских». Разве можно было бы считать Сталина победоносным строителем социализма, если бы возглавляемое им государство и законы последнего не были бы социалистическими?

Революция в теории государства и права не прошла бескровно. Двадцатого января 1937 г. «Правда» объявила Пашуканиса «врагом народа». Он был арестован и в том же году скончался в тюрьме. Возглавлявшаяся им группа правоведов была осуждена как вредительская в юридической науке. Многим коллегам Пашуканиса, например бывшему наркому юстиции Крыленко, была уготована та же участь.

Выразителем сталинской школы в области государства и права стал Вышинский. Он начал с массовых «чисток» прокуратуры, устранивших многих прокуроров, пытавшихся смягчить крайности террора. На местах его жертвами стали 90% прокуроров²⁷ Тем временем спешно создавались учебники, необходимые для подготовки нового поколения юристов в духе сформулированного Вышинским в 1938 г. определения права как совокупности «правил поведения или норм, но не только норм, но и обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью и защищаемых ею в принудительном порядке»²⁸.

Новый дуайен юриспруденции разработал для Сталина такую систему поддержания закона и порядка, при которой профессиональное юридическое образование и известная доля процедурных формальностей служили прикрытием для юриспруденции террора. Теоретическое оправдание этой юриспруденции Вышинский изложил в своем труде 1941 г. «Теория судебных доказательств». В нем он возвел признания обвиняемых в ранг решающего доказательства по делам заговорщических антисоветских групп. В результате следователи, ведущие дела по контрреволюционным преступлениям, предусмотренным 14 пунктами статьи 58 Уголовного кодекса, были обязаны добиваться от подследственных во что бы то ни стало признаний их вины.

Как упоминалось выше, созданные в системе НКВД особые «тройки» выносили приговоры заочно, на закрытых заседаниях и без права привлекать защитников и подавать апелляции. Именно о такой юриспруденции острый на язык британский корреспондент Э.Т. Чолертон саркастически заметил, что, как бы там ни было с «хабеас корпус» (т. е. с передачей арестованного в суд для определения законности его задержания), власти строго следовали принципу «хабеас кадавер»²⁹.

За кулисами — в документах для служебного пользования и в устных заявлениях — Вышинский выступал за террор в самых его зверских формах. Он отдавал приказы прокурорам и следователям и рассылал циркуляры, в которых стирались различия между неполитическими и политическими преступлениями. В конце 1936 г. по мере усиления террора Вышинский приказал пересмотреть все уголовные дела по крупным пожарам, несчастным случаям, по выпуску недоброкачественной продукции в целях выявления в них контрреволюционных замыслов.

Сознательные поджоги государственной или общественной собственности — независимо от мотивов их совершения — должны были наказываться по пункту о саботаже. Контрреволюционные намерения следовало выискивать во всех случаях халатности при сборе урожая. Когда, например, выяснилось, что собранное в 1937 г. зерно было заражено клещом, Вышинский потребовал приписать это контрреволюционерам, и в результате было осуждено много людей. Он неоднократно оправдывал передачу дел в «особые совещания» на том основании, что, поскольку речь идет об уничтожении врага, их можно решать и без судебного разбирательства.

Провозгласив, что он предпочитает «иметь хоть полупризнание, но написанное обвиняемым», Вышинский рекомендовал прокурорам и следователям прибегать к практике рукописных протоколов допросов, создавая таким образом ложное представление о добровольных признаниях в тех случаях, когда обвиняемые отказывались писать такие документы сами. Когда Берия потребовал от Вышинского, чтобы прокуроры не настаивали (как это некоторые из них делали) на занесении в протоколы протестов обвиняемых против применявшихся к ним следователями незаконных методов, Вышинский написал Берия, что он дал указание подобных заявлений не фиксировать. На проведенном в 1938 г. совещании Вышинский сказал, что бессмысленно рассматривать многочисленные жалобы граждан на приговоры, вынесенные им или членам их семей, и приказал относиться к таким жалобам «ответственно», т. е. большую их часть не расследовать³⁰.

Несмотря на то, что в военные годы атмосфера террора несколько разрядилась, когда поддержка народом стала непременным условием выживания сталинского режима, Малый террор все еще оставался неотъемлемой частью советской жизни. Так продолжалось вплоть до смерти Сталина.

..Г.! г:, пи -‘V <-'■ ’ Л :<•>>'! Пи ПЫ-Ч Н '."ГЛ< Ю1-

Каковы были результаты? г чи; >:

Таким образом, Сталин использовал свою власть тирана не только для определения политического курса и насильственного внедрения одобренной им доктрины, но и ради создания радикальным образом искаженного им самим варианта истории. Возникает вопрос: каковы результаты всего этого? Насколько Сталин преуспел в формировании сообщества людей, правоверных, почитающих его как гениального вождя и заботливого отца народов, забывших о фактах, противоречащих его официальному имиджу, людей, ненавидевших осужденных в ходе показательных процессов, видевших в них чудовищных заговорщиков, наконец, веривших в то, что они живут в истинно социалистическом обществе, и принимавших сталинский вариант марксизма? В некоторых отношениях замысел Сталина удался, а в других — нет.

Революции веры во многом способствовало цензурирование общественной памяти. Устранив «староверов», сохранявших вплоть до своей гибели знания и веру, которые Сталин пытался истребить, и принудив к молчанию оставшихся на свободе, террор помог стереть из памяти общества все, что расходилось с его, Сталина, представлениями. Из библиотек исчезла теоретическая литература прежних толкователей вопросов истории партии, марксистской доктрины, государства и права и т. д. Те, кто еще обладал подобными книгами или иными дискредитирующими материалами (например, ленинским «Завещанием»), как правило в целях предосторожности, уничтожали их. Понимая, что известные им «тайны» могут навлечь на их семьи беды, многие тщательно следили за тем, что говорить своим детям. Им зачастую не сообщали о том, что их отсутствующие отец или дед сосланы в лагеря. Они, дескать, уехали «в командировку». Однако в ряде случаев молодежь узнавала от людей старших поколений вещи, которые, как их предупреждали, они не должны были упоминать в присутствии посторонних. Многие годы спустя, уже в эмиграции, один советский интеллигент вспоминал, что «всем пришлось стать актерами и жить двойной жизнью; двойственность и маска давали известную защиту»³¹.

Новая система идеологической обработки не всегда имела тот результат, которого хотелось ее инициатору. Политучеба в партийных кружках, получение диплома высшего учебного заведения, в программу которого входило обязательное изучение истории партии и диалектического материализма, предусматривали хорошее усвоение «Краткого курса». Это далеко не всегда превращало людей в искренних, а тем более в пылких верующих. Многие осваивали сталинский большевизм в изложенной в «Кратком курсе» форме путем его механического зазубривания, а затем в случае необходимости, словно попугаи, бубнили заученное. Молодая женщина-генетик, желавшая в 1939 г. поступить на работу в московский Институт эволюционной морфологии, должна была сдать экзамен по марксизму. Ей удалось сделать это отчасти благодаря тому, что она проявила хорошие знания теоретических разделов «Краткого курса». В мемуарах, изданных ею спустя десятилетия, уже в эмиграции, она признала: «Краткий этот курс появился в 1938 году. Читать его без омерзения невозможно. Знать его нужно наизусть»³².