Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы

Для первого после самих Львовых его владельца, Леонида Николаевича Львова, это были всего лишь „Две головки, писанные на железе“ — название, под которым двойной портрет через четыре года после смерти старшего наследника появляется на „Художественной выставке редких вещей, принадлежащих частным лицам“, открытой Академией художеств в 1851 году. Семейная традиция, казалось, не сохранила конкретных имен и только живописные достоинства работы Боровиковского представлялись очевидными. Однако в 1892 году, когда из рук правнуков портрет перешел в собрание великого князя Сергея Александровича, он определялся как портрет сестер Львовых и с этой атрибуцией экспонировался в том же году на Выставке картин и художественных произведений из частных собраний Москвы. Каталог Таврической выставки 1905 года, где работа Боровиковского фигурировала под № 1981, имена сестер были раскрыты как Дарья и Елизавета Николаевны, дочери Н. А. Львова, племянницы Державина, С такой атрибуцией портрет предполагался к передаче в 1908 году в Русский музей и тремя годами позже был принесен в дар Третьяковской галерее. Составители выставки „У истоков русского портрета“ 1925 года отказались от подобного уточнения, предпочтя первоначальное безотносительное определение — „Сестры Львовы“.

Вопрос о дочерях Львова мог возникнуть только в результате недостаточной осведомленности устроителей Таврической выставки в генеалогической канве этого семейства. Выгравированная на обороте цинковой пластинки, которую использовал портретист, надпись свидетельствовала как об авторстве Боровиковского, годе написания портрета, так и о возрасте изображенных: „Лизынька на 17 году Дашинька на 16. Писал В. Боровиковски 1794 в Ст. П: бурге“. Дочери Н. А. и М. А. Львовых были по крайней мере на десять лет моложе, не говоря о том, что среди них не было Дарьи. Нельзя упускать из виду и то, что надпись не имела отношения к Боровиковскому. Об этом свидетельствует ошибка в написании фамилии художника: отсутствие и краткого на конце и применение „и“ восьмеричного вместо десятеричного, которого Боровиковский не применял никогда.

Попытка новой разгадки имен возникает в начале сороковых годов двадцатого столетия. Она основывается на строках написанного Державиным в 1795 году стихотворения „К другу“ — Н. А. Львову:

Примечания издателя державинских стихов, основанные на пояснениях поэта, указывали, что речь шла о двух горничных Львова, „которые превосходною и скромною русскою пляской восхищали людей, чувствующих изящное“. Действительно, совпадение имен представлялось убедительным и все же не являлось достаточным для атрибуции портрета.

Прежде всего, остается непонятным, почему память о воспетых Державиным „пейзанках“ стерлась у членов львовской семьи, тем более, что факт обращения к ним так живо перекликался с пользовавшейся исключительным успехом у современников „Бедной Лизой“ Карамзина, а пояснения поэта к стихам записывала под его диктовку старшая дочь Львовых. О пренебрежении к крепостным здесь говорить не приходилось, поскольку в той же семье бережно сохранялся портрет кормилицы Христиньи. Зато сравнение этих портретов ставит под сомнение версию горничных из-за костюмов изображенных девушек. Если на Христинье пусть богатое, нарочно сшитое из хороших тканей, но все же крестьянское по образцу платье, туалеты Лизаньки и Дашеньки отвечают всем требованиям моды тех дней и щедро украшены драгоценностями. Гарнитур ожерелья из крупных жемчужин и жемчужные тонкой ювелирной работы серьги могли себе позволить только очень состоятельные люди, как и убранные цветами и диадемой прически девушек — дело рук искусного парикмахера. Такого рода костюмы никак не отвечали исполнению упоминаемого Державиным казачка и уж, конечно, прислуживанию гостям, которых горничные обносили напитками. Единственный вариант, когда крепостные могли быть одеты в барскую одежду и носить барские драгоценности — участие в крепостной труппе — отпадало. Львовы крепостного театра не имели. Впрочем, актрис принято было изображать в ролях и в тех костюмах, в которых они играли.

Но если даже отвлечься от внешнего вида Лизаньки и Дашеньки, версии горничных противоречит самый характер выгравированной (именно выгравированной!) на обороте надписи. Подобные пометки для памяти делались в отношении только очень близких людей, членов семьи, — кто бы стал думать о возрасте крепостных девушек, которых и так ждал брак в лучшем случае с дворовыми, а то и с обыкновенными деревенскими мужиками.

Что же касается имен, Елизавета и Дарья были очень распространенными и повторявшимися из поколения в поколение в семьях Львовых, Дьяковых, связанных с ними родственными узами Бакуниных, Козляниновых. Дарья — младшая сестра Дьяковых, будущая жена Державина. Это имя дают своей дочери, которая выйдет замуж за А. В. Семенова, Ф. П. Львов и П. Н. Бороздина-Львова. Высказывать категорические заключения о том, были или не были среди близких знакомых и родственников Львовых люди с теми или иными именами, невозможно, как невозможно с достаточной точностью определить этот круг. Контакты семьи отличались исключительной широтой и далеко не всегда находили отражение в семейной переписке, стихах или личных записках. В доме Державина, например, долгое время жили сыновья Капниста, о чем, по сути дела, нет упоминаний в эпистолярном наследии, тогда как поэт посвящает много строк находившимся одновременно с ними в „Званке“ сестрам Бакуниным — Прасковье, Пелагее, Анне и Варваре Михайловнам. В письмах В. В. Капниста из Петербурга конца 1780 — начала 1790-х годов часто упоминается наряду с сестрами Дьяковыми — Львовой и Стейнбок — в той же дружеской интонации некая Наденька, но никогда не говорится о братьях Дьяковых. Примечательно и другое обстоятельство. У „графини Катеньки“ было несколько воспитанниц, в том числе Дарья и Елизавета. Последней Державин посвящает в 1797 году стихотворение „Люси“, поясняя в примечаниях, что „Люсинька, уменьшительное приветственное название Елизаветы“:

В год написания державинских строк воспитаннице Стейнбоков шел девятнадцатый год, иначе говоря, ее возраст совпадает с возрастом Лизаньки на портрете Боровиковского. К этому времени судьба младшей из воспитанниц „графини Катеньки“, Дарьи, была решена, и она оставила дом Стейнбоков. Не имея своих детей, Катерина Алексеевна к воспитанницам была очень привязана, почему и могла появиться заботливая надпись на обороте портрета с точным указанием возраста.

Супруги Стейнбоки были постоянными гостями Львовых в Петербурге. Люди скромного достатка, они не искали ни близости ко двору, ни именитых знакомств, ограничиваясь кругом самых близких родственников и пользуясь их особым уважением. С конца 1790-х годов они предпочитают жизнь в своей деревушке Линден близ ливонской крепости Лапсаль, где навещает их Державин. Приобретя деревушку, Я. Ф. Огейнбок первоначально намеревался соорудить в ней на месте, где, по преданию, отдыхал Петр I, памятную церковь, но вынужден был отказаться от своих планов из-за резко ухудшившихся материальных обстоятельств. Причиной тому явились неудавшиеся поставки камня для строительства Исаакиевского собора. Первоначально занимавшийся проектом собора А. Бетанкур остановил свой выбор на предложенном Я. Ф. Стейнбоком камне как наиболее дешевом и дававшем необходимый эффект материале. Я. Ф. Стейнбок поставил в Петербург большую партию камня, который был забракован новым архитектором, А. Монферраном. Отсюда строки в послании Державина, напоминающие о будущем храме Петра и восхваление жизни в Линдене: