Сначала я был маленьким

В фильмах "Окно в Париж" и "Фонтан" Ю. Мамина Сергей Дрейден, в титрах именуемый "Сергей Донцов", играл главные роли. В фильме М. Богина "О любви", правда, он выступает под фамилией Дрейден. Остальные фильмы он посвящает своей матери Зинаиде Ивановне Донцовой.

Его мама похоронена на Шуваловском кладбище в Ленинграде, там же, где и мои бабушки - Анна Ивановна Меркурьева-Гроссен и Ольга Михайловна Мейерхольд-Мунт. И в каждом письме Сергей мне пишет: "За бабушек не беспокойся. Я там бываю регулярно и все привожу в порядок".

Нашей дружбе с Сергеем почти 50 лет. Это для меня является подтверждением, что жизнь свою мы оба прожили честно: если бы мы изменили своей совести, вряд ли кто-то из нас смог глядеть друг другу в глаза. А совестливость эту завещали нам наши родители: Сергею - Зинаида Ивановна, мне - Ирина Всеволодовна и Василий Васильевич. И завещали не декларативно, не словами, а примерами своих жизней.

А теперь о Сереже Дрейдене, который вошел, вернее, ворвался в мою жизнь, когда мне было семь лет.

Очень хорошо помню, когда я увидел (вернее, сначала услышал) Сергея. Я болел скарлатиной, лежал дома один (на время моей болезни мама эвакуировала всю семью: папа жил в гостинице, Анна - у своей учительницы, Катя, по-моему,- у Ольги Яковлевны Лебзак, Женя - у своей мамы: тетя Лара с Наташей жили в девятиметровой комнате у Нарвских ворот). И вот через открытое окно я каждый день слышал хриплый мальчишеский голос, кричащий: "Касьян!" - это Сережа приходил в наш двор со своим пуделем.

Когда я выздоровел, то познакомился и подружился с Сережей. Жил он через два дома от нас. Его отец, театральный критик Симон Давидович Дрейден, в это время сидел в тюрьме (это была очередная кампания Вождя она коснулась практически всех деятелей театра, но в основном с упором на "космополитизм", что в молчаливом переводе означало "еврей"). Мать Сережи, Зинаида Ивановна Донцова, как я уже писал, стала задушевной подругой всех Сережкиных товарищей.

А в 1951 году я во второй раз пошел учиться в школу (в первый раз меня отвели в первый класс в ту же школу, где учился Женя, но я почему-то в течение целой недели своей учебы плакал на всех уроках, бегал в канцелярию звонить домой: "Заберите меня!" Я ведь был деревенским жителем, не привыкшим к шуму и беготне, да еще к такому скоплению мальчишек. И родители решили, что год я подготовлюсь к школе дома). И вот я пошел сразу во второй класс, но уже в другую школу, в 203-ю, где учился (правда, на два класса старше меня) мой друг Сережа Дрейден.

Первый свой школьный день я запомнил очень хорошо. В школу меня привел папа. Мы пришли, когда уроки уже шли. Я не помню, заходили ли мы к директору, но помню, как остановились у дверей класса. Папа приоткрыл дверь, и тут же к нам подошла пожилая учительница. Папа подтолкнул меня, я пошел вместе с учительницей к ее столу, а в классе прошла волна одного слова: "Меркурьев, Меркурьев, Меркурьев" - ребята узнали папу. Немудрено! Папина популярность в те годы была фантастической! Телевидения еще не было, фильмов выпускалось немного, все они шли подолгу в разных кинотеатрах, и люди смотрели их много-много раз. Я знаю людей, которые "Танкер "Дербент" и "Небесный тихоход" смотрели по 14 раз!

Хорошо помню свое состояние у учительского стола. Мне хотелось держаться с достоинством. Александра Степановна (так звали учительницу) сказала:

- Ребята, у вас новый товарищ - Петя Меркурьев. Садись, Петя, за вторую парту с Вовой Дворкиным.

Вова с готовностью подвинулся. Он был неплохой парень. Из таких, которые никогда не попадают в лидеры, не бывают забияками, а учатся очень неважно.

В классе были и круглые отличники, были второ- и третьегодники. Наш класс был единственным - параллельных не было: уж очень немного ребят родилось в 1943 году. В то же время многие ребята отставали по учебе, поэтому я помню в нашем классе Пашу Маслова, который был старше на три года, а Слава Малышев (он, правда, попал к нам только в шестом классе) был старше на четыре года: ему было 17, а нам - по 13.

Как я учился - не помню. Но хорошо помню, что 203-я школа мне очень понравилась, и ходил я туда сам, там никогда не плакал и с ребятами был в нормальных отношениях. Сразу же подружился с моим тезкой, Петей Брауном. Он был отличником, очень умным и все-все знающим. Меня просто потрясало, например, что он во втором классе мог определить, на каком расстоянии от нас идет гроза (после вспышки молнии он считал секунды, потом умножал на скорость звука... или делил?.. я до сих пор в этом разобраться не могу), причем делал он это мгновенно. Его папа был математиком, а мама - доцентом медицинского института. Брат Пети закончил школу с золотой медалью, а его одноклассником был Виктор Корчной - будущий гроссмейстер. Кстати, Корчного помню как знаменосца нашей школы.

Очень дружили мы с Сашей Рогожиным. С ним встречаемся и сейчас. Он закончил индонезийское отделение Ленинградского университета, работал в Индонезии, должен был ехать работать на Мадагаскар (он свободно владеет мальгашским языком), потом переехал из Ленинграда в Москву. В детстве Саша был сугубо материалистом. Я его называл академиком. Жил он со своей мамой в большой коммунальной квартире, занимался музыкой, был для меня в то время музыкальным авторитетом.

Я сейчас понимаю, что Александра Степановна Прокофьева была педагогом замечательным. Она довольно спокойно расправлялась с нашей оравой, без лишних движений и окриков. Иногда только срывалась. Но в основном речь ее текла плавно, объясняла она просто и очень понятно. И к пятому классу мы пришли хорошо подготовленными.

Помню день, когда Александра Степановна пришла в торжественном платье, но на плечах у нее был неизменный шарф, закрывающий плечи и грудь. Она стала рассказывать о том, что вчера у нас не было уроков из-за того, что ее вызвали в Смольный, чтобы вручить орден Ленина (напомню новому поколению: этот орден - самая высокая государственная награда советского времени). И потом сказала:

- А орден Ленина - вот! - И отодвинула шарф, а там, кроме ордена Ленина, еще и ордена Трудового Крас ного знамени, и орден "Знак почета", и медали.

Это случилось в конце третьего класса, а до этого мы даже и не знали, какая у нас учительница.

Был в нашей школе человек, которого почти все не любили и все боялись. Это завуч Марина Александровна (та самая, что отругала меня за "кощунст венную" надпись в дневнике 5 декабря). Высокая, с зычным голосом, она всегда ходила в платье с жабо, а с левой стороны у нее были орденские колодки. Она говорила громче всех в школе, и, кажется, ей доставляло удовольствие людей унижать. За какую-то мелкую мою провинность она могла во весь голос отчитывать меня посреди школьного коридора такими словами:

- Не забывай, что ты внук врага народа!

Когда наступил период борьбы с космополитизмом, Марина Александровна активно в эту борьбу включилась. Жребий пал на чудесную учительницу русского языка и литературы Елизавету Акимовну Басину. Это была одна из самых любимых ребятами учительниц. Изумительно знала литературу, чутье русского языка у нее было просто волшебное! Я много потом встречался с ее учениками, выбравшими благодаря Елизавете Акимовне своей профессией филологию, русский язык, литературу. Так вот Марина Александровна на педсовете заявила: "Разве может нерусский человек преподавать русский язык и русскую литературу? Это же не математика, не физика!" (А, к чести нашего директора, Георгия Яковлевича Коноплева, надо сказать, что в школе был подобран потрясающе сильный педагогический коллектив - один из лучших в Ленинграде. И, посмотрите, кто преподавал: математики Владимир Иосифович Лафер, Ватон Яковлевич Матиниан, историк Александр Менделевич Фрумкин, физики Роман Абрамович Рабуянов и Фаина Ильинична Мазо, литератор Елизавета Акимовна Басина, англичанка Анна Яковлевна Клейнер. Нет, русские педагоги были, и их было очень много, и тоже очень хорошие! Но, пожалуй, ни в одной школе такого "рассадника космополитизма", как в нашей 203-ей имени А. С. Грибоедова, не было). Так Е. А. Басина несколько лет не преподавала, потом в школу вернулась (когда, слава Богу, не стало Сталина), но вскоре умерла.